Онлайн книга «Пиши рьяно, редактируй резво»
|
– Их всегда было много. Сейчас даже поменьше. Во главе процесса – безусловные профи: Водолазкин, Крусанов, Варламов. Все мастера. – Не буду называть имен, но вы сказали, что один довольно известный писатель – «это ничто». Дайте, пожалуйста, свое определение – кто такой настоящий писатель. – Нет определения. Акунин плохой писатель для читателей со средним вкусом. Хотя рассказчик историй – нормальный. Средний бойкий беллетрист начала XX века. Тогда таких много было. Со временем это станет очевидно всем. Определять это не обязательно. – Вы в открытую высказываетесь о творчестве других писателей, не боясь, что они обидятся. Почему? – Люди боятся говорить от слабости. Они осознают, что их место в литературе – маленькое, и боятся его еще больше уменьшить. А у меня свое место в литературе, и я ничего не боюсь говорить. Ни про войну, ни про мир, ни про коллег, ни про их национальность, ни про их пол или бесполость. Я пришел в мир не для того, чтоб всю жизнь скрывать что-то для меня очевидное. – Где граница между литературой и мусором? – У вас в голове. – Ваши слова: «Только производя мусор, писатель становится независим материально». Если я не ошибаюсь, еще Стейнбек сказал, что колоссальными тиражами продается либо бульварный мусор, либо гениальная литература. А так называемые крепкие середняки страдают. У вас есть объяснение вот этого разброса читателя по полюсам? – А в России это перестало работать. Серьезные писатели давно обыгрывают любые дамские романы, детективы и эротику. Возглавляют списки продаж книжки того же Евгения Водолазкина. Я уважаю нашего читателя, он очень умный. – Тогда чем объясняется возрастающий интерес аудитории к «интеллектуальной прозе»? – Небо стало ближе. – В какой момент писатель становится писателем? – В момент зачатия. – «Для меня самое главное происходит в области языка». То есть вы поклонник, как говорит Ольга Славникова, «логоцентричной» литературы? – Если угодно, да. – Вы написали о дебюте Самсонова: «Давно такого не было: я ходил потрясенный и всем про него говорил». Чем он вас так потряс? И как вы оцениваете то, что он пишет сейчас? – Я не читал его последних книг. Некогда. Потом прочитаю и скажу. Но «Аномалия Камлаева» такое же чудо, как «Язычник». Но это не дебют. Его дебют – роман «Ноги» про футболиста, очень средний. Но мой сын, увлекающийся футболом, его прочитал. Я все книги Самсонова покупаю. Просто в благодарность за «Аномалию…». – Почему такие, как Самсонов, не становятся «массовыми» писателями? – Случайность. Мог бы стать. Какой-то мелочи не хватает. – И почему действительно яркие тексты не находят читателя? Вот, например, столь полюбившийся вам «Блуда и МУДО» или «Язычник»… – Иванова читают многие и с удовольствием. В числе немногих вышеназванных он первый среди равных. Алексей Иванов, Олег Ермаков, Михаил Тарковский – они все классики. Если их сегодня не прочитал кто-то – это не их проблемы. У Леши Иванова просто характер вредный. Он мог бы и выше место занимать, если бы поменьше думал о том, как про него пишут, куда его премируют и какие премии ему не дают. Проза у него сногсшибательная. «Тобол» – роман на уровне «Петра I» Алексея Толстого, особенно первая книга. Во второй чуть больше допущений и экшна, чем мне хотелось бы, но это выбор автора. – «Я не верю, что снизойти может целый роман». А во что вы верите? В тяжелый и упорный труд? – Сначала труд, а потом может снизойти. – Вы рассказывали, что выросли на Аполлинере, Ромене Гари и Сент-Экзюпери. Влияние на вас оказали Пушкин, Лермонтов, Толстой, что неизбежно. Кто еще сформировал вас как писателя? – Мы называли все эти имена: Газданов, Леонид Леонов. Еще Анатолий Мариенгоф. Проза Валентина Катаева. Алексей Николаевич Толстой. Поэзия: Блок, Есенин, Луговской, Гумилев, Юрий Кузнецов, Бродский. Чухонцева сейчас читаю с восторгом. – «Проверку прочности и эластичности языка во все времена проводит литература» – снова ваши слова. И какие выводы о языке можно сделать сейчас? – Мы как народ в отличной форме. – «Свобода в том, чтобы тебя слышали». Вы как писатель эту свободу обрели? – Я ее и не терял. – Вы как писатель ищете способы как-то влиять на окружающую действительность? – Я просто пишу. Написанное может влиять, может нет. Я мало об этом думаю. – А что вы хотели бы изменить? – Меня все устраивает. Пусть все будет как есть. – Зачем вы пишете? – Мне за это платят. – Какой след вы хотите оставить после себя? – Красивый портрет в рамочке в моей деревенской школе. Позолоченные бюстики в пивных. Чтобы орехи можно было о голову колоть. Или сырые яйца. – Как вы относитесь к иерархиям в литературе? Вы как-то вспоминали слова Пелевина, что писатель – это «злобное, завистливое эго». Вы тоже такой? – Нет, не такой. Я смотрю за литературой как за красивой поляной, мне радостно от успехов всех моих друзей. А сорняки я не люблю. – Для романа «Обитель» вы изучали архивные документы. И все же это художественное произведение. Скажите, где грань между документалистикой и прозой? – Проза – это документалистика высочайшего уровня. Документалистика работает с документами, а проза с сознанием и душой, которые в документах чаще всего неразличимы. – Можно ли научить писательскому мастерству? – Можно научить не делать общие ошибки. Мастерству – нет. – «Я как зарабатывал на своих книгах, так и зарабатываю». То есть писатель в России все же может кормить себя и семью писательским трудом? – Кто-то может, кто-то нет. Как повезет. – Писатель Захар Прилепин образца 2004 года и писатель Захар Прилепин образца 2017 года – как изменили вас тексты, которые вы написали? – Никак. – Вы по своему имени не скучаете? Не устали быть Захаром? – Можете назвать меня Женей, я всплакну. – Вы, помнится, налаживали бизнес по производству ватников, а потом Рубанов написал роман «Патриот», в котором главный герой пытается создать гениальные ватники. Это он у вас идею позаимствовал? – Думаю, да. Но она и так в воздухе носилась. – Кстати, о Рубанове: вы говорите, что он «пишет так, как будто “качает железо” или ставит удар». А как вы сами пишете? |