Онлайн книга «Пиши рьяно, редактируй резво»
|
••• Я шел к холодильнику, а он за это время успевал допить свой стакан. – Вот молодец. Ставь ее сюда. Боже мой, почему я такой жирный? Подай мне ее. Не видишь – я не дотягиваюсь? Сядь рядом со мной. Рисовать больше не надо. Я садился. Он открывал зубами бутылку водки, наливал себе новый стакан, смотрел на него, улыбался, медленно выпивал его и потом со вздохом откидывался в своем кресле. – Ну надо же, как хочется пить. В горле все пересохло. Что ты там говорил насчет этих детей? – Я сказал – обычная малышня. Он усмехался и презрительно смотрел на меня. – Не бывает обычной малышни, Константин. «Обычную малышню» придумали дураки. Ты понимаешь? – Нет, – говорил я. – Когда-нибудь поймешь. Сейчас просто слушай. Каждый день ты проходишь мимо этих детей и даже понятия не имеешь о том, какие они. Ты можешь сказать, например, как они привлекают к себе внимание, если хотят что-то сказать? Нет? Они руками поворачивают друг другу голову. Берут человека за лицо и поворачивают его к себе маленькими руками. Он смотрел на свои толстые руки, вздыхал и показывал ими в воздухе, как дети поворачивают к себе чужое лицо. – Или рисуют друг на друге фломастерами разных цветов. Отсюда не видно, что они рисуют, но видно, что им это нравится. Потому что им щекотно, и они показывают друг другу, что нарисовали на них. Ты когда-нибудь видел, как падает луч света в темную комнату из приоткрытой двери? В самом начале он узкий, а потом расширяется. Точно так же и человек. Сначала один, потом двое детей, потом четверо внуков. Понимаешь? Человек расширяется как луч света. До бесконечности. Ты понимаешь? Он смотрел на меня и ждал, пока я кивну головой. – Молодец. А теперь скажи, что ты сам делал, когда был маленьким. – Я не помню. – А ты постарайся. – То же, что и все. – Играл, гулял, ходил на горшок? – Ну да. – Мало. Художник должен знать больше. – Я не художник. – Подай мне вон тот ботинок. А то мне тяжело вставать. – Чуть что, блин, сразу – подай ботинок. – А ты не кривляйся. Я с тобой разговариваю. Думай, давай, думай. А. Геласимов «Жажда»
[383] ••• – Как писателю понять, пишет ли он достойный публикации текст? Как работает ваш внутренний shit detector, о котором говорил Хемингуэй, – писательский радар, определяющий уровень написанного? – Мне кажется, хороший автор всегда знает, когда у него получилось. Если, подходя к финалу, вы испытываете сильное чувство, оно в любом случае будет прожито и читателем. Я не очень понимаю тех писателей, которые вымучивают текст. Он либо приходит, либо нет. Важно, чтобы было это сильное чувство. И это уже вопрос масштаба личности, а не писателя. – Как вы работаете? Согласно плану или просто смотрите, куда идет повествование? – Никогда не пишу наугад. Начинаю работать, когда история, персонажи и даже стиль мне в общих чертах ясны. Часто я знаю финал. Конечный пункт всего пути для меня очень важен. Мне нужен ориентир. Маяк на дальней скале, если хотите. – В ваших текстах очень живые диалоги. Как вы заставляете героев «звучать»? Есть ли какие-то секретные приемы, которые могли бы помочь молодым авторам научиться писать именно диалоги? – Думаю, мой театральный опыт сыграл тут определенную роль. Когда вы много репетируете, без конца произнося диалоги великих авторов, это каким-то образом в итоге поселяется и в вас. Надо лишь не сопротивляться. Я всегда слышу не только реплики, но и голоса своих персонажей: у этого хриплый, у того высокий, а тот картавит. Ну и, конечно, нужно понимание конфликта. Без конфликта диалог строить нельзя. Глупо использовать диалог для примитивного завода информации. Лучшая школа в этом отношении – диалоги Платона. Я бы рекомендовал их всем авторам. А для сюжетостроения надо прочесть «Поэтику» Аристотеля. Там все как в хорошем учебнике – просто, доступно и полезно. – Как вы пишете? Нужна ли вам какая-то особенная обстановка? – Раньше была нужна. Но это больше от манерности, свойственной романтическим юношам. Сейчас мне даже лучше пишется в гостиницах, самолетах и поездах. Когда вам есть что сказать, обстановка уже не важна. Я могу диктовать, царапать карандашом в гостиничных блокнотах, записывать в телефон – мне все равно. Хоть палочкой на снегу писать. Главное, чтобы меня распирала история. А выход она себе найдет. – Хемингуэй признавался, что у него на девяносто одну страницу дерьма получается одна страница шедевра. А у вас? Не устаете так много писать? – Хемингуэй прав. Любая работа художника – это прежде всего его личное дело. Главное, чтобы ему самому нравилось. А что там скажут другие – это не самый насущный вопрос. В принципе, он вообще нерелевантен. Это уже головная боль книгопродавца. – Как вы определяете, что лишнее, а что должно остаться в тексте? – Сначала я пишу все подряд, а потом сажусь за монтаж. Как в кино. И это уже другая работа. Но я не сразу этому научился. «Жажду» не правил совершенно. Она снята одним дублем. Там важно было дыхание текста. В последующих работах, где нарратив уже играл чуть большую роль, чем атмосфера, я убирал лишние куски, когда они нарушали композиционный баланс – замедляли действие, уводили его в сторону, перегружали конструкцию излишними деталями. Хотя я отдаю себе отчет в том, что все эти «прелести» могут быть использованы художником в качестве рабочего инструмента. Так, например, поступил Томас Манн в «Волшебной горе». Мне кажется, он ничего не убирал, и эта громоздкость в итоге стала характерной чертой его стиля. Мне раньше это нравилось, но сейчас я за дисциплину. – «Индивидуальный авторский стиль, как мне кажется, рождается из персонального ощущения ритма». Помните, когда вы это сказали? В 2004 году. Как изменился Геласимов-писатель за эти годы? И как изменился ваш стиль? – Вряд ли существует такой феномен, как мой стиль. Каждый роман, каждый текст у меня живет по своим собственным правилам. Это всегда очень разные вселенные. И каждая из них требует своего способа изложения. Я мог бы рассчитывать на некую однородную стилистику, если бы все время писал как бы одну книгу. Но это случай Достоевского, Толстого и других титанов. Я не титан. Я просто рассказываю истории. И у каждой из них свой голос. – Когда вы садитесь писать, вы сразу знаете, какая форма у вас выйдет? Рассказ, роман… – Разумеется. Вы можете представить себе кулинара, который не знает, что он готовит – борщ или торт? Я бы прогнал такого с кухни. |