Книга Токсичный роман, страница 47 – Хезер Димитриос

– Может, мы ссоримся ни из-за чего. Я могу ведь даже и не поступить…

– Не подавай документы, – говоришь ты. – Пожалуйста.

Я ничего не отвечаю.

– Четыре года – это действительно долго, Грейс. Ты не сможешь ходить на мои выступления. Я не познакомлюсь с твоими друзьями. Я не смогу приезжать и везти тебя после репетиций в закусочную. Ты будешь ходить по барам и клубам, а я не смогу танцевать с тобой, угощать тебя напитками и в безопасности возвращать домой. Наши жизни полностью разделятся. Посмотри, как тяжело уже сейчас, а мы живем в пяти минутах друг от друга.

Честно говоря, я никогда не думала об этом, и понимаю, что ты прав. Я не хочу провести следующие четыре года в другой части страны. Я хочу быть с тобой. Я вижу, как это разыгрывается: разница во времени мешает созваниваться, ты расстраиваешься из-за моих фотографий в соцсетях с ребятами, которых не знаешь. А потом какая-нибудь крутая сексуальная девушка, разбирающаяся в искусстве, начнет ходить на твои выступления и привлечет твое внимание. Ты сталкиваешься с ней на вечеринках, возможно, вы вместе ходите на занятия. А потом однажды вечером ты выпиваешь слишком много, а она прямо там, и ее губы кажутся такими нежными…

Ты прижимаешься лбом к моему.

– Выбери нас. Ты не пожалеешь.

– «Ведь для меня где ты – там целый мир, где нет тебя – там пустота и мрак» ^[19], – шепчу я.

Уголок твоих губ поднимается:

– «Ромео и Джульетта»?

– «Генрих IV». – Иронично, не так ли, Гэвин, что я цитирую несчастного возлюбленного, когда мы обречены на веки вечные? Я тогда этого не осознавала, конечно же. Я просто знала, что этот момент важен. Это поворотный момент.

Я удерживаю перед глазами картину, как я еду в метро и гуляю по Виллиджу, а потом отпускаю ее. Это неважно, если тебя не будет рядом, чтобы разделить это все. Я буду несчастна, и ты тоже.

– Мне нужна минутка, – говорю я и иду к дереву, стоящему у края поля, возле которого ты припарковался.

Полагается идти на жертвы ради людей, которых ты любишь. Как моя мама, когда мы с Бет были маленькими, до Великана работала на трех работах, чтобы мы не голодали. Как Фантин ради Козетты в «Отверженных». «Я когда-то мечтала, когда надежда была яркой, а жизнь стоила того, чтобы ее прожить». Я люблю тебя. И важен тот факт, что тебе нужно быть со своей группой, а группа не хочет ехать в Нью-Йорк. Это не твоя вина. Ты ведь не просишь меня переехать в Омаху. В Лос-Анджелесе куча театров, и, возможно, я могу попытать счастья и в киноиндустрии. Наняться стажером или типа того. Это же не обязательно навсегда.

Так почему такое ощущение, что я тону?

– Хорошо, – говорю, возвращаясь к тебе. – Никакого Нью-Йорка.

Ты крепко целуешь меня:

– Я так сильно тебя люблю.

Что-то во мне гаснет, нечто, чего уже не вернуть. Но ты этого стоишь. Стоишь. Я буду повторять это себе еще несколько месяцев. А когда пойму, что нет, будет уже слишком поздно.

– Я тоже тебя люблю.

– Ты все еще хочешь на вечеринку?

Я качаю головой:

– Нет, ты прав. Времени мало.

– Ты расстроилась?

Я киваю:

– Ага. Слегка.

Сильно.

Мои глаза наполняются слезами, и ты смахиваешь их кончиками пальцев:

– Мы будем наслаждаться жизнью в Лос-Анджелесе, обещаю.

Ты рассказываешь мне сказку на ночь о поздних походах за тако и закатах на пляже. О квартире с нашей одеждой в одном шкафу. Ты говоришь, что, может быть, мы заведем собаку. Будем просыпаться рядом каждое утро, и иногда ты даже будешь приносить мне завтрак в постель.

– Это будет идеально, – говоришь ты.

– Идеально, – соглашаюсь я. А потом говорю себе в это верить.

Мне снится сон, что-то про выдру и контрольную по всемирной истории в понедельник, и я внезапно просыпаюсь. Ты склоняешься надо мной, на лице улыбка. Комната темная, и сначала я думаю, что ты как-то забрался в дом, но потом вижу, что дверь спальни открыта, и в коридоре включен свет.

– Что? – только и могу сказать я.

– С днем рождения, – говоришь ты, стягивая одеяло.

Я сажусь и протираю глаза:

– Что происходит?

Ты показываешь на часы:

– Официально наступил твой день рождения.

– Правда?

– Ага. Ты родилась ровно в три двадцать утра четырнадцатого ноября восемнадцать лет назад. – Ты встаешь и ухмыляешься. – Сколько времени тебе нужно, чтобы собраться?

– Куда? – спрашиваю я, сразу же становясь подозрительной.

– Мы отправляемся в приключение. Очень секретное.

– Моя мама не против?

– Я получил разрешение родителей, не волнуйся.

Ты протягиваешь руки и помогаешь мне встать, а потом прижимаешь к себе на секунду, прежде чем отпустить. Я уже полностью проснулась и улыбаюсь.

– Что мне нужно для этого приключения?

– Ничего особенного. Но возьми пальто.

– Ты очень загадочный.

Ты посылаешь мне воздушный поцелуй и выходишь из комнаты.

– Буду ждать тебя в столовой.

С той самой ночи вечеринки между нами все было как-то странно. Я пытаюсь не винить тебя, что ты попросил меня остаться в Калифорнии. Это был мой выбор, ты не заставлял меня, но все же такое впечатление, что у меня вообще не было выбора. Но еще больше, чем поехать в Нью-Йорк, я не хочу жить в развалившихся отношениях без любви, как мама. Я нашла тебя, единственного, и будет глупо тебя отпускать. Но отказаться от Нью-Йорка сложно. Я больше не слушаю «Аренду» – не могу. Я выбросила все листовки из Нью-Йоркского университета. Я говорю себе, что ты того стоишь.

Собравшись, я хватаю сумочку и пальто. Дверь в комнату мамы и Великана плотно закрыта, так что я выключаю свет и иду по коридору.

– Как ты попал внутрь? – спрашиваю я.

– Твоя мама оставила для меня ключ под ковриком. – Ты хватаешь меня за руку. – Пойдем.

В машине меня ждет кофе с горой сливок и сахара, прямо как я люблю. Кажется, мы единственные неспящие люди в городе в такую рань – на дороге нет ни одной машины.

– Все выглядит жутковато рано утром, – говорю я. – Как апокалипсис.

Ты смеешься:

– Вставать так рано – знак того, как сильно я тебя люблю, это точно.

Я делаю глоток кофе:

– Так… Куда мы едем?

Единственное открытое заведение – это закусочная, оно не стоит того, чтобы вставать в три утра. Мы поворачиваем на знакомую улицу и останавливаемся у дома Нат.