Онлайн книга «Долгое дело»
|
И вот теперь они сидели и молчали, словно июньский березовый запах запечатал им рты… В дверь постучали не постучали, а вроде бы сначала терли кулаком по дереву, а потом все-таки стукнули. Две старушки — те, хозяйки котика Василия Васильевича, — входили в кабинет какой-то вереницей. — Я потом зайду, — Кашина будто не из кресла встала, а оно, старое и глубокое, выпустило ее из своей середины, как вылущило. — Бабуси, хотите поблагодарить? — спросил инспектор, который успел побывать у Рябининых и отнести кота этим старушкам. — Нет, милый, не хотим, — ответила худенькая и села в кресло, как провалилась в яму. — Милиция, а допускает, — туманно поддержала ее вторая, та самая, которой он тогда мысленно надевал чепчик. Видимо, разговор предстоял длинный и нудный, а он сидел как на иголках, ожидая звонка от Рябинина. Зря не купил вторую коробку мармелада, которая сейчас бы помогла. — Что-то я вас, гражданки, не понимаю… — Котик не наш, — почти злорадно выговорила худая, как он вспомнил, Мария. — Как не ваш? — А так. Не кот, а дьявол из трубы. — Как пошел выть да обои когтями полосовать, так у меня аж брови дыбом встали, — поддержала Марию вторая. Инспектор попробовал отыскать на ее круглом лице брови, но увидел лишь две светлые полоски. — Подождите-подождите. Вы же сказали, что кот полосатый, с хвостом… — Что ж, по-твоему, мы евойной морды не отличим? — удивилась Мария. — И характер-то у него обормотистый… — Совести у тебя нет, хоть ты и сидишь в отдельной комнате. — Ах, совести? Тогда сейчас проверим, бабуси, вашу совесть. — Как это? — спросила Мария, слегка понижая голос. Вторая настороженно обернулась к сейфу. — Вы со мной говорите на повышенных тонах, а я буду с вами говорить на возвышенные темы. — Это конечно, — подозрительно согласилась Мария. — Ваш сосед Литровник продал кота неизвестному гражданину за рубль. Можно в миллионном городе отыскать этого покупателя? — Можно, — мгновенно согласилась Мария. — Овчарку запустить. — А собака завсегда кошку отыщет, — подтвердила вторая, благодушно улыбнувшись инспектору, которому сумела помочь дельным советом. Петельников ногами зацепил ножки стульев, как обвил их, — пожалуй, мармелад не помешал бы ему для умиротворения той злости, которая уже зарождалась. — Собака берет след преступника, а не кота. — Наш Василий, Васильевич пускай сгинет? — спросила Мария, въедаясь в него своими черными запавшими глазами. — Если человек рубля не пожалел, то уж он наверняка любит кошек. И вашего Василия будет обхаживать. — А на кой нам чужой-то обормот? — Теперь дородная старушка улыбнулась хитровато, потому что сумела задать ему каверзный вопрос. — Гражданки, вы в бога верите? — разозлился Петельников. — Вон Шора с ним знается. — Мария кивнула на свою подругу. — Ничего не знаюсь! — Как увидит дом до неба, так и перекрестится. — Если ваш кот попал в хорошие руки… Неужели вам не жалко другого кота, который сидит в подвале, не ест, не пьет, не моется?.. Где же ваша любовь к животным? Старушки вдруг насупились, словно он их оскорбил. Мария принялась поправлять кофту, а у пухленькой Нюры неожиданно развязался платок и никак не хотел завязываться. — Да знаете ли вы, товарищи бабушки, что в Нью-Йорке двести тысяч бездомных кошек? — А нам с тобой лясы точить некогда, — заявила Мария, вывалившись из своей пещерки. — Коту-обормоту подошла пора обедать, — разъяснила Нюра, завязав-таки платок. Инспектор улыбнулся. А Рябинин все не звонил… Из дневника следователя. Видимо, я опустился до примитива — с трудом делаю работу, которая не доставляет мне удовольствия. А может, я поднялся до человека будущего — с трудом делаю работу, которая не доставляет удовольствия. В тот день, когда Лида якобы обожглась и порезалась… Вернее, после того дня, когда она вскрикнула на кухне, Рябинин напряг все свои мозговые клетки и все-таки вспомнил, что же тогда промелькнуло, исчезая; вспомнил не мысль, уложенную во фразу, а лишь ее смысл. И отшатнулся, если только можно отшатнуться от выуженных из памяти двух слов — любовь и ненависть. Лида, любовь и ненависть… Но как ни напрягался, он так и не смог разгадать ее вскриков на кухне, хотя чувствовал, что все это лежит на линии тех двух слов, добытых им из своей памяти. И может быть, напрасно добытых, потому что переменчивость ее настроения могла лечь на его фантазию, создав тот причудливый вечер. Так уже когда-то бывало. И проходило… Рябинин открыл дверь, вошел и хотел, как всегда, бросить портфель в кресло. Но что-то необычное, вроде бы растворенное в воздухе, заставило опустить портфель бережно, как налитый молоком. Он огляделся. В передней ничего не переменилось. Переменилось… Нет запаха чая. Не пахнет ни тушеным мясом, ни свежими огурцами… Не пахнет ужином. Но чем? Духами. Всю квартиру заполнил жеманный запах каких-то восточных духов, где аромат цветов перемешался с настоем коры, гвоздики и вроде бы даже цитрусовых. И тишина, в воздухе растворились духи и тишина. Он быстро прошел на кухню — там никого не было. Заглянул в пустую спальню. И чуть не бегом влетел в большую комнату… Лида сидела в кресле и читала книгу. В ярком зеленом платье, в котором она любила ходить в театр. Волосы уложены каким-то огненным веером. На груди льдисто блестит ручеек бус из горного хрусталя. Туфли на длинных и острых, как долотца, каблуках. Губы слегка подкрашены, ресницы немного подчернены, глаза чуть подведены. И запах, томный запах зноя и востока… — Что случилось? — спросил он неуверенно. Лида вскинула голову, полыхнув прической, и пусто глянула куда-то ему за спину: — Я не понимаю… — Что-нибудь произошло? — повторил он, и сам не очень понимая своего вопроса. Она пожала маленькими узкими плечами. — Ты нарядная, сидишь в кресле… — Да? — изумилась Лида, закрывая книгу. — Если жена нарядная и сидит в кресле, то, значит, что-нибудь случилось? — Ну, как-то необычно… — Жена нарядная и сидит в кресле — это необычно? — Вернее — непривычно. — Нарядная жена в кресле — непривычно? Рябинин еще не освободился от видения больничной палаты, которое не уходило из памяти, зацепившись там на весь сегодняшний вечер, — он уж знал. Может быть, поэтому и не мог вразумительно объяснить, что же его поразило. Не кресло же с платьем, в самом деле… Или все-таки они — кресло, платье и блесткий ручеек хрустальных бус? |