Онлайн книга «Долгое дело»
|
— Яблоки противоречат моему организму. Рябинин хотел узнать, каким это образом они противоречат, но Александр Иванович вдруг заявил: — А он есть. — Кто? — Смысл жизни. Рябинин невпопад улыбнулся, рискнул спугнуть страсть в этом, оказывается, впечатлительном человеке. За своими ремонтами и сметами, за побелками и шпатлевками комендант думал об их случайном разговоре на краю города у сурепного поля. — И в чем же он? — спросил Рябинин. — Есть смысл. — В чем? — Есть смысл, — упрямо повторил Александр Иванович. — Я тоже считаю, что он есть. Но вот в чем? — Есть и все. Нет, комендант не думал — комендант верил. Это лучше неверия. Вера в смысл жизни, как в бога. И промелькнуло, исчезая… …Каждый верующий — не думающий. Каждый думающий — не верующий… А комендант изрек, как приговор: — Если бы не было у жизни смысла, то все бы повесились. Хорошо, это называется доказательством от противного. Все бы повесились… Но ведь сколько людей не знают этого смысла, не ищут и не вешаются. Или же знают? Базалова вальяжно заполнила кабинет, отчего Александр Иванович пропал, как выветрился. — Ну как? — спросила она, пытливо въедаясь в Рябинина взглядом. Он вновь открыл портфель: — Есть английская пословица: съешь яблоко — и можешь не здороваться с врачом. — Отодубел. — Ото… что? — Отошел, говорю. — Она выбрала маленькое яблоко, но с листочком, вытянутое, граненое. Демидова, как всегда, влетела в кабинет, словно ее сопровождало человек десять. Она отряхнула сигарету на свои туфли и сердито обрадовалась: — Слава богу, щеки порозовели… — Мария Федоровна, знаете английскую пословицу: съешь яблоко — и гони врача в шею? Прокурор заглянул в кабинет, как в больничную палату. И вошел смело, успокоенный женскими улыбками. — Юрий Артемьевич, в Англии есть закон: врач, который не ест яблок, наказывается тюремным заключением. Угощайтесь. — Странный закон, — улыбнулся прокурор. — Странный, — подтвердил Рябинин, улыбаясь. И промелькнуло, исчезая… …Какая прелесть быть с людьми в одном кабинете, в одном городе, на одном земном шаре… Всегда бы… Женщины ушли. Юрий Артемьевич расслабленно опустился на стул: — Миновали ваши беды? Рябинин так и улыбался, душимый радостью. Интересно, на кого он сейчас похож? На Буратино, увидевшего цирк. — Отчего они, Юрий Артемьевич, наши беды? — Наверное, от плохих людей… — От них ли? — Ну, и от нас самих. — Мы считаем, что наши неприятности от подлецов, от материальных недостатков, от погоды, от невкусного обеда… Юрий Артемьевич, а может быть все они от несовпадений? Одних лишь несовпадений взглядов, характеров, способностей и настроения? — Надо подумать. Прокурор легонько зацепил нос, высветлив лицо ватным благодушием. Он ждал хорошего дня. Синего неба и теплого солнца, которые теперь нежили город. Спокойной работы без невероятных происшествий, без руководящих визитов и без грозных жалоб. Воспрявшего следователя, который не знал, как избавиться от улыбки. — Лучшее лекарство от всех бед, Сергей Георгиевич, творческая работа. — А работающие творчески — счастливы? — Творец всегда счастлив. — Допустим, сотворил автомобиль… Мещанину, который его купил для престижа и спесиво ездит, себя показывает и кислород жжет. Творец счастлив? — Вещи производят не только для мещан. — Вещи, вещи… В этом есть что-то унизительное, Юрий Артемьевич. Всю жизнь насыщаться вещами самому и насыщать других. — Работа на радость людям не может быть унизительной. — Мне, вам, всем дадена жизнь. И мы ее тратим на изготовление вещей. Ведь это же страшно… — Без материального производства человечество не проживет. — Но материальное производство ведь только для того, чтобы существовать, чтобы выжить. И опять вечный вопрос — для чего выживать? Впервые спорил он легко, как плыл по течению. Впервые спорил с прилипшей улыбкой, которая показалась бы надменной, не знай Беспалов ее истоков. — Юрий Артемьевич, по-моему, вещизм — это детская болезнь человечества. Чем оно больше будет умнеть, тем меньше будет производить. Впрочем, как и сейчас… Богат вещами — беден духовно. И наоборот. — И тогда, по-вашему, не будут работать? — Почему же… Но эта работа будет для главного, для смысла жизни. Вот тогда работа сама станет смыслом жизни. — Который вы не знаете? — Который я не знаю. Но иногда Рябинину казалось, что он его знает. Вернее, он к нему часто, может быть ежедневно, приближается, почти касаясь какой-то неосязаемой своей частицей… Только не разумом, поэтому не может схватить, упуская туда, откуда приходят к нам мысли и куда уходят. И заметил, что он ближе всего к познанию в свои тяжкие минуты. Вот и в прошедшие дни что-то мелькало, где-то подходило, когда-то прикасалось… — Как там Калязина? Рябинин, душимый радостью, восторженно смотрел на прокурора, который за все это время ни разу не спросил о деле. И вот только сейчас, после спора, заверенный улыбкой следователя… Рябинин начал рассказывать, прислушиваясь к бушующей в нем радости. Ему казалось, что и Беспалов к ней прислушивается, — иначе бы не улыбался. — Всего, Юрий Артемьевич, у нее четыре преступления… — Потерпевшие опознают? — Без сомнения. Распахнутый портфель так и лежал на столе, источая запах окрепшего лета. Рябинин схватился за уголки и высыпал все яблоки на свои бумаги: — Берите же! Знаете, в Англии есть обычай… Если врач не любит яблоки, то его вешают. Из дневника следователя. Все от несовпадений. Может быть вернее, от несовместимости. Откуда же она, эта несовместимость? Я думаю, в основе человеческой несовместимости лежит убеждение каждого, что все мы равны и подобны. Да, мы равны политически, экономически, биологически… Но у каждого свой характер. Каждый получил свое воспитание. Свой ум, свои способности, свой возраст и свой образ жизни. Поэтому психологически мы все разные. И поэтому, встретив человека, не нужно думать: «Вот такой же человек, как я». Лучше удивиться: «Вот здорово — у него тоже два глаза, две руки и в квартире тоже стоит телевизор». И тогда познавать этого человека, как прилетевшего инопланетянина, — с любопытством, добротой и надеждой на совместимость. |