Онлайн книга «Долгое дело»
|
Добровольная исповедь. Возможно, под давлением своей же собственной энергии я бы из эпидемиолога превратилась в профессоршу, артистку или заведующую комиссионным магазином… Но подвернулся он. Что я говорю — подвернулся. Явился, он явился, как вылез из летающей тарелки. А я была молодая, красивая. Раскованная, рисковая. В джинсах, джерсях и замшах. Еду как-то в автобусе. Стоит мужчина с книжечкой. Лицо закрыто очками, как забралом. Рубашка чистая, но стираная-перестираная. Костюм выглажен, но потерт, блестит на плечах серебряными погончиками. И что он, думаете, читает? Стихи. Хотела я ему сказать: «Чудак, чтобы носить новые костюмы, надо читать не стихи, а инструкции». Разумеется, это был не он, не тот. Это был антигерой. А тот явился, как из летающей тарелки. Я успела лишь обомлеть. Микроскоп, набычившись, смотрел в стол. Лида шлепнула его по тубусу и отошла к окну, широкому и чистому, как июльское небо за ним. В этом небе — видимо, на границе воздуха и пустоты — замедленно кружились какие-то светлые птицы. Вольготно, распластанно, сами по себе… Лида привстала на цыпочки, подавшись к ним на сантиметр. Она верила, что когда-то человек летал. Не на самолетах, а вот так, вольготно распластавшись. Может быть, когда еще и не был человеком… И бессознательно об этом помнит, и хочет взлететь, привставая на цыпочки и подаваясь к птицам на один сантиметр. Но особенно свое родство с птицами чувствуют дети, которые летают во сне и — кто знает? — может быть, потихоньку от взрослых летают и днем. Кого-то впустила дверь. Острый запах одеколона, показалось, слегка затуманил стекло. — Вам когда-нибудь хотелось летать? — негромко спросила Лида, так и не обернувшись. — Я сразу поступил на геологический. Может быть, чайки. Большие белые чайки, которым надоело море и захотелось в небо. — Лидия Николаевна, ко мне приходил сумасшедший Гостинщиков… — Зачем? — Спасать вашу честь. — Уже не нужно. — Что вы имеете в виду? — Все проходит, Марат Геннадиевич… — Нельзя ли расшифровать? Ах эти полутени, полутона, полунамеки… Он не понял? Тогда… — Вы мне разонравились. Она знала, как он стоит за ее спиной — руки вытянуты и прижаты к туловищу, подбородок почти лег на грудь. Набычившись, как ее микроскоп. Лида обернулась — он стоял набычившись, как её микроскоп. — Почему? Она ждала его улыбки, которая обратила бы в шутку этот немужской вопрос. Но Храмин не улыбался. Тогда… — Потому что я не люблю карьеристов. Теперь он улыбнулся. Это после оскорбления-то? Ах да, для него же это комплимент. — Лидия Николаевна, вы пользуетесь забытыми понятиями. Истинный мужчина всегда честолюбив. — Да? Но карьерист не может быть истинным мужчиной. — Это почему же? — Потому что жизнь ему представляется в виде служебной лестницы… — Верно представляется. — И всех людей он делит на вышестоящих и нижестоящих… — Людей делят по разным признакам, в том числе и по подчиненности. — Но карьеристу нужно двигаться вверх, поэтому он уважает вышестоящих и презирает нижестоящих… — Это только подтверждает его мужественность. — Да? — Он себя и других оценивает по количеству силы и энергии. — Марат Геннадиевич, вы путаете мужчину с бульдозером. — Лестное сравнение. — Так вот, истинный мужчина никогда не презирает слабого и никогда не пресмыкается перед сильным. Поэтому карьерист и не мужчина. Она повернулась к окну, к птицам. Там осталась самая крупная, самая распластанная — одна на все пустое небо. Нет, небо никогда не пустует. В июне летел пух. Сейчас вот парят птицы. В августе полетит теплая паутина. В сентябре — остуженные листья. А потом снега… — Лидия Николаевна, вероятно, вы обожаете неудачников? — Тогда бы я обожала вас. — Дамский каламбур? — Нет, мужская прямота. — Разве я неудачник? — Представляете, что с вами будет, если не получится с докторской? Вы же перестанете видеть солнце. Вы же перестанете жить. — А если получится? — Тогда все сначала — будете надрываться, чтобы стать академиком или директором института. И опять не увидите солнца. — Такой я вас не знал. Скорее всего, вы повторяете слова мужа. — Да, повторяю. А он у меня умный. Птица, сделав последний круг, вдруг исчезла. Может быть сложила крылья и незамеченной точкой упала к земле. А может, поднялась еще выше, туда, к реактивным самолетам… — Лидия Николаевна, а ведь не я начал эту историю. — Да? — Поскольку разговор откровенный… Вы же сами повисли у меня на шее. Она вновь обернулась, бросив опустевшее небо. Храмин упорно смотрел ей в глаза, требуя объяснений, — только слегка вспотели молодые залысинки. — Марат Геннадиевич, возможно, докторскую вы и защитите… Но мужчиной вам не бывать. Из дневника следователя. Я хочу уцепиться за что-нибудь руками. Врыться ногами в землю. Вжаться спиной в стену. Упереться лбом в дверь. Застонать, закричать, позвать на помощь… И остановить счастливейшие мои дни, задержать выпавшее мне время, которое несется с таким ветерком, что на глазах выступают слезы. Добровольная исповедь. Он появился из ниоткуда. Была вечеринка у Искрины Четыркиной, моей закадычной. Я сидела на полу, на ковре, вкушала кофе с ромом и пела под гитару трепетный романс «Обожгла я губы сигаретой горькою…». Он подошел ко мне, вернее, подполз по ковру. Лет тридцати. Высокий, поджарый, смуглый, с черненькой бородкой утюжком. Кожаные штаны, красная майка, замшевая куртка, череп на цепочке… Помню до сих пор, что он сказал, подползя: «А ты, беленькая, съедобная». И съел. Жалею ли? Да нет. Важно не то, что съел, а кто съел. Король. Работал истопником в церкви, но это так, для милиции. Он был Королем микрорайона, а говоря проще — играл в карты по-крупному. В ночь брал до тысячи. Ну, не Король ли? У него был личный шофер и два телохранителя. Когда он шел по улице, то перед ним всех ветром сдувало. А знаете, как он завтракал? Пятьдесят граммов черной икры, ломтик ананаса и фужер шампанского. А знаете, что я ела? Мне тогда от счастья кусок в горло не шел… Вы спросите, как же дочь благородных родителей связалась с Королем? Не задавайте глупых вопросов. Мои родители были не так благородны, как богаты. Мой новый кумир был не так король, как при деньгах. Я и говорю, что в жизни параллельные линии загибаются до тех пор, пока не пересекутся. И потом: когда долго ешь манную кашку, разве не хочется соленой рыбки? |