Книга Долгое дело, страница 6 – Станислав Родионов

Весна — это всегда неожиданность. Солнце, которое вдруг, обязательно вдруг вспыхивает над головой и уже остается там на все лето. Небо оказывается, над городом есть голубое небо, а за ним есть и космос. Теплый воздух с какими-то неясными щемящими запахами, хотя еще ничего не цветет и не распускается, — или весной сердце может щемить от запаха мокрого асфальта и отсыревших скамеек? Становится больше женщин, может быть, и не больше, а просто они освободились от шуб и дурацких дубленок, вроде бы уменьшили свои здоровенные продуктовые сумки и веселее застучали каблуками.

Но такой весны не было. Рябинин подошел к окну, вглядываясь в густой белый воздух, в котором медленно ехали автомобили, помигивая тусклыми фарами. Туман ли это, мелкий ли дождь, или зимнее небо прощально опустилось на землю и начало медленно съедать снег? И не было неожиданности. Весна пришла втихомолку, выдавая себя только грязью и мутными ручьями, секущими остатки плотно слоенного снега на панелях. Да вот светло — шесть часов вечера, а светло.

Тихо открылась дверь. Рябинин обернулся.

— Скоро уходите? — спросил Александр Иванович, комендант здания.

— Сейчас. А что?

— Окно будем разгерметизировать. Оставьте ключ в дверях.

«Разгерметизировать». Язык портили на глазах. Ведь есть простые и точные слова: открывать, распечатывать, в конце концов раскупоривать… Но можно понять и коменданта — он стремился быть современным и в своем маленьком деле хоть так приобщиться к научно-технической революции. Кстати, из этого загерметизированного окна дуло всю зиму. И все-таки весна пришла, коли окна разгерметизируют.

Рябинин собрал бумаги и уложил их в сейф.

В юности, когда он воспитывал в себе волю, изучая учебники психологии и пособия для безвольных, среди прочих усвоил одну полезную рекомендацию: не подрывать волю явно невыполнимыми планами. Теперь он волю уже не воспитывал и, может быть, поэтому составлял ежедневные, еженедельные и ежегодные планы, которые невозможно было выполнить ни в дни, ни в недели, ни в годы. Он это знал и все-таки на понедельник написал столбиком четырнадцать пунктов, из которых сделает, дай бог, половину. Сделает главное. Например, проведет все необходимые допросы и вряд ли прочтет вторую главу «Науки о запахах», первую осилил месяц назад. Выполнит очную ставку и определенно не пойдет на лекцию «Психология подростка». Сходит в столовую, которая в плане не значится, но не успеет в буфет за стаканом молока, который в плане записан и который нужно бы выпить ради гастрита.

Рябинин тешил себя надеждой, что стоит ему расследовать дела, томящиеся в сейфе, как наступит другая жизнь: нормальная, плановая, с одиннадцатичасовым стаканом молока. Этой надежде было много лет, ровно столько, сколько он работал следователем, потому что дела в сейфе никак не кончались.

Он клал «Науку о запахах» в портфель и на стук двери не обернулся, полагая, что начинается разгерметизация.

— Хорошо, что не ушли, — сказал прокурор.

Рябинин обернулся, увидел у него в руках бумажки и подумал совершенно обратное, потому что эти бумажки означали появление пятнадцатого пункта в плане.

— Базалова заболела. Посмотрите эти странные жалобы.

Слово «странные» прокурор чуть выделил, намекая, что жалобы интересны. Мол, не просто работа, а интересная работа, мол, специально для вас.

Рябинин взял разномерные листки, схваченные на уголках скрепкой, опустил их в портфель рядом с «Наукой о запахах» и шумно вздохнул.

— Там опросить человека три да решить вопрос о составе преступления, понял его вздох прокурор.

— Хитрый вы, Юрий Артемьевич, — буркнул Рябинин, надевая плащ.

— Почему же?

Прокурор потянулся к своему носу, намереваясь его пошатать, но руки не донес. Эта привычка — в задумчивости пошатывать нос — стала притчей во языцех. На новогоднем вечере даже была пропета частушка: «Когда вопросы он решает, то нос усиленно шатает. Хорошо, шатает свой, а не чей-нибудь чужой». Юрий Артемьевич справился с некрасивой привычкой — теперь вцепился в подбородок и двигал челюсть туда-сюда.

— Эти жалобы я видел у вас на столе еще вчера. Мне вы принесли их сегодня, в пятницу, в самом конце дня, намекая, что можно поработать дома.

Прокурор улыбнулся и отпустил подбородок.

— Я и сам беру работу на дом.

— Сами можете, а загружать подчиненного не имеете права.

— Ну, чем вы будете заниматься два дня? Смотреть телевизор?

— Не держу.

— Играть в домино, карты, шахматы?

— Не играю.

— Болеть за какую-нибудь команду?

— Век не болел.

— Копаться в земле? У вас нет участка. Тогда, пить вино?

— Гостей не жду.

— Может быть, вы стоите в очереди за коврами?

— Нет, — поддержал игру Рябинин.

— Сергей Георгиевич, вы не умеете отдыхать, как все нормальные люди…

— Упустили рыбалку, прибивание полочек, обед у тещи, прогулки с пуделем и вязание крючком.

— Этим вы тоже не занимаетесь. А если не умеете отдыхать, тогда работайте.

— А если у меня есть хобби? — спросил Рябинин.

— Не представляю вас собирающим значки, спичечные наклейки или бутылочные этикетки…

— А серьезного увлечения вы не представляете? — улыбнулся Рябинин, говоря уже не о себе.

— Уж не ищете ли вы смысл жизни? — улыбнулся и прокурор.

— Ищу, — неожиданно для себя и чуть с вызовом признался следователь.

— Ну, это не хобби, — посерьезнел Беспалов, заметив, что его подчиненный заметно покраснел.

— Да, это не хобби.

Юрий Артемьевич на секунду задержал его руку в своей: хотел сказать, или спросить, или хотел поспорить… Но они уже прошли коридор и были у выхода.

То зимнее небо, которое, спасаясь от солнца, опустилось на землю, теперь опустилось и на Рябинина. Липким холодом оно коснулось лица, но больше всего ему подошли стекла очков, которые сразу побелели от незримых капель, словно кто-то шел рядом и бесшумно работал распылителем. Идти пешком сразу расхотелось — только очки будешь протирать. Рябинин шагнул в троллейбус, который по воде подкатил с шипением…

Лида была дома. Она пролетела мимо, коснувшись губами его щеки, и понеслась на кухню — видимо, только что пришла и готовила еду. Там уже что-то шипело.

Рябинин быстренько разделся до трусов и приоткрыл дверь на балкон. Одна из тех мыслей, которые потоком бегут в нашем сознании и пропадают невесть куда, вдруг попыталась остановиться. Но с балкона ринулся холодный воздух частичка зимнего неба, и Рябинин взял гантели. Тело, просидевшее день неподвижно, теперь наслаждалось работой; оно уже перестало чувствовать холод и порозовело. Но был еще резиновый жгут, который то щелкал по спине, опадая, то дрожал, растягиваясь на вытянутых руках.