Книга Исчезновение Стефани Мейлер, страница 80 – Жоэль Диккер

– Нет, ваша честь. Мы… мы хотели сходить вместе на прослушивание, у вас набирают актеров для спектакля. Когда Дакота была маленькая, она всегда говорила, что хочет стать актрисой. Она даже пьесу написала три года назад.

Судья с минуту подумал. Взглянул на Джерри, потом на Дакоту и объявил:

– Очень хорошо. Мисс Райс, я отсрочиваю исполнение вашего наказания с условием, что вы вместе с отцом будете участвовать в спектакле.

Джерри и Синтия облегченно переглянулись.

– Спасибо, ваша честь, – улыбнулась Дакота. – Я вас не подведу.

– Очень надеюсь, мисс Райс. Поясню, чтобы все было ясно до конца: если вы не выполните это условие или если вас снова задержат с наркотиками, милосердию места не будет. Ваше дело перейдет в ведение правосудия штата. Если говорить прямо, это означает, что в случае рецидива вы сразу отправитесь на несколько лет в тюрьму.

Дакота обещала и бросилась в объятия родителей. Они вернулись в свой номер в “Палас дю Лак”. Измученная Дакота уснула, едва усевшись на диван. Джерри увел Синтию на террасу, чтобы спокойно поговорить.

– Может, останешься с нами? Пожили бы здесь всей семьей.

– Ты слышал, что сказал судья, Джерри: только ты и Дакота.

– Тебе ничто не мешает остаться с нами…

Синтия покачала головой:

– Нет, ты не понимаешь. Я не могу жить всей семьей, потому что сейчас мне кажется, что мы больше не семья. Я… у меня нет сил, Джерри. Я вымоталась. Ты годами перекладываешь все семейные проблемы на меня. Да, ты платишь в нашей жизни за все, Джерри, и я тебе искренне признательна, не думай, что я такая уж неблагодарная. Но когда ты последний раз что-то сделал для семьи, кроме того, что давал деньги? Все эти годы я должна была со всем справляться одна, обеспечивать порядок в нашей семье. Ты только ходил на работу. И ты ни разу, ни единого разу не спросил, каково мне, Джерри. Как я выкручиваюсь. Джерри, ты ни разу не спросил, счастлива ли я. Ты считал, что счастье – это Сен-Бартелеми или квартира с видом на Центральный парк, что они автоматически обеспечивают счастье. Ты ни разу не задал мне этого чертова вопроса, Джерри.

– А ты? – возразил Джерри. – Ты хоть раз меня спросила, счастлив ли я? Тебе когда-нибудь приходило в голову, что если вы с Дакотой так ненавидите мою чертову работу, то и я тоже могу ее ненавидеть?

– Что тебе мешало уйти?

– Но, Синтия, я все это делал только ради того, чтобы у вас была райская жизнь. Которой вы, в сущности, не хотите.

– Да ну, Джерри, правда? Может, ты еще скажешь, что предпочел бы семейный пансион нашему дому на берегу океана?

– Возможно, – пробормотал Джерри.

– Не верю!

С минуту Синтия молча смотрела на мужа. Потом произнесла сдавленным голосом:

– Мне нужно, чтобы ты спас нашу семью, Джерри. Ты слышал, что сказал судья: в следующий раз Дакота отправится в тюрьму. Ты уверен, что следующего раза не будет, Джерри? Как ты защитишь дочь от нее самой и не дашь ей в итоге оказаться в тюрьме?

– Синтия, я…

Она не дала ему договорить:

– Джерри, я возвращаюсь в Нью-Йорк. Ты останешься здесь. У тебя есть миссия: вернуть к жизни нашу дочь. Это ультиматум. Спаси Дакоту. Спаси ее, иначе я от тебя уйду. Я не могу так больше жить.

* * *

– Вон она, Джесси, – сказал Дерек, указывая на обшарпанную автозаправку в самом конце Пенфилд-роуд.

Я свернул туда и припарковался у освещенного магазинчика. На часах было 23.15. У колонок ни души, место выглядело безлюдным.

На улице, несмотря на поздний час, стояла удушливая жара. В магазине кондиционер гнал ледяной воздух. Мы миновали ряды журналов, напитков и чипсов и оказались у стойки, за которой, скрытый витриной с шоколадными батончиками, сидел перед телевизором седой мужчина. Он поздоровался, не отрывая взгляд от экрана, и спросил:

– Которая колонка?

– Я не по поводу бензина, – отозвался я, показывая полицейский жетон.

Он немедленно выключил телевизор и встал:

– В чем дело?

– Вы Марти Коннорс?

– Да, он самый. Что случилось?

– Мистер Коннорс, мы расследуем убийство мэра Гордона.

– Гордона? Но его убили двадцать лет назад.

– По моим сведениям, вы были свидетелем чего-то необычного в тот вечер.

– Да, верно. Но я тогда же все рассказал полиции, и они сказали, что это ерунда.

– Мне нужно знать, что именно вы видели.

– Черную машину, она мчалась на бешеной скорости. Со стороны Пенфилд-роуд, направлялась к Саттон-стрит. Прямиком. Летела как полоумная. Я у насоса был, успел заметить.

– Вы опознали модель?

– Конечно. Фургон, “Форд Е-150”, с каким-то странным рисунком сзади.

Мы с Дереком переглянулись: у Тенненбаума был как раз “Форд Е-150”.

– Вы видели, кто был за рулем? – спросил я.

– Вот это нет. Я тогда подумал, что это молодежь дурит.

– В какое время это было?

– Около семи вечера, но во сколько точно, понятия не имею. Может, ровно в семь, может, в семь десять. Знаете, это все за долю секунды случилось, я не особо обратил внимание. Потом я узнал, что стряслось с мэром, и подумал, а вдруг это как-то связано. И пошел в полицию.

– С кем вы разговаривали? Вы не помните имени полицейского?

– Конечно помню. Меня пришел допрашивать сам шеф полиции. Кирк Харви.

– И что?

– Я ему рассказал то же, что и вам, он ответил, что к расследованию это не имеет никакого отношения.

В 1994 году Лина Беллами видела фургон Теда Тенненбаума у дома мэра. Ее свидетельство подтверждалось словами Марти Коннорса, опознавшего ту же машину, двигавшуюся со стороны Пенфилд-роуд. Но почему Кирк Харви скрыл это от нас?

Выйдя из магазина при заправке, мы немного задержались на парковке. Дерек развернул карту города, и мы проследили путь фургона со слов Марти Коннорса.

– Фургон ехал по Саттон-стрит, – сказал Дерек, ведя по карте пальцем, – а Саттон-стрит выходит на Мейн-стрит.

– Как ты помнишь, в вечер открытия фестиваля движение на Мейн-стрит было перекрыто, но в конце оставили проезд к Большому театру для спецтранспорта.

– Спецтранспорта? Ты хочешь сказать, что волонтер-пожарник, дежуривший в тот вечер, должен был иметь разрешение на проезд или на парковку?

В свое время мы уже задавались вопросом, видел ли кто-нибудь, как Тенненбаум проезжает пропускной пункт на Мейн-стрит, позволяющий попасть в Большой театр. Но, судя по опросам волонтеров и полицейских, сменявших друг друга в этой точке, там царил такой бардак, что никто ничего не видел. Фестиваль пал жертвой собственного успеха: на Мейн-стрит было черно от народа, все парковки были забиты. Постовые не справлялись. Вскоре толпа перестала обращать внимание на указатели – люди парковались где попало, шли там, где еще оставалось место, вытаптывая газоны и травяные бордюры. Так что выяснить, что и в какое время происходило на пропускном пункте, оказалось решительно невозможно.