Книга Исчезновение Стефани Мейлер, страница 82 – Жоэль Диккер

– Анна, помнишь, когда мы в прошлый четверг ездили к Баззу Ленарду, он сказал, что Кирк Харви читал монолог под названием “Я, Кирк Харви”?

– Да, конечно.

– А почему он читал монолог, а не “Черную ночь”?

Хороший вопрос. В этот момент у меня зазвонил телефон. Говорил Марти Коннорс, заправщик.

– Я его нашел, – произнес его голос в динамике.

– Кого его? – спросил я.

– Того типа, который вел свое расследование после убийств. Только что увидел его фото в сегодняшней “Орфеа кроникл”. Он будет играть в спектакле. Его зовут Мита Островски.

* * *

В Большом театре после недолгого разброда и пары истерик Кирка Харви на сцену поднялись Джерри и Дакота Райс: пришла их очередь прослушиваться.

Харви смерил взглядом Джерри и ледяным тоном отчеканил:

– Как тебя зовут и откуда ты?

– Джерри Райс, из Нью-Йорка. Нас судья Куперстайн…

– Ты приехал из Нью-Йорка, чтобы сыграть в спектакле? – перебил его Харви.

– Мне нужно побыть с дочерью, Дакотой, пережить вместе какой-то новый опыт.

– Зачем?

– Затем, что, по-моему, я ее теряю и хотел бы обрести снова.

Повисла пауза. Харви еще раз оглядел стоявшего перед ним мужчину и вынес решение:

– Мне это нравится. Папа принят. Посмотрим, чего стоит дочь. Выйди, пожалуйста, на свет.

Дакота послушно встала в круг света. Харви внезапно пробила дрожь: от нее исходила невероятная сила. Она бросила на него такой тяжелый взгляд, что он невольно отвел глаза. Харви взял со стола листок с записью сцены и поднялся, чтобы дать его Дакоте, но та отказалась:

– Не надо, я эту сцену слышу добрых три часа, уже выучила.

Она закрыла глаза и с минуту постояла молча. Остальные претенденты глядели на нее из зала, затаив дыхание, поддавшись исходившему от нее магнетизму. Харви, тоже во власти ее чар, не произносил ни звука.

Дакота открыла глаза и прочитала нараспев:

Она сделала несколько быстрых шагов по сцене, подняла воображаемый воротник пальто и, огибая воображаемые лужи, доскакала до Харви, словно спасаясь от дождевых струй.

– Что случилось? – спросила она.

Харви молча смотрел на нее. Она повторила:

– Так что, мистер полицейский? Что тут происходит?

Харви спохватился и подал ей реплику:

– Человек погиб. Разбился на мотоцикле.

Он еще с минуту смотрел на Дакоту, а потом торжествующе воскликнул:

– У нас есть восьмой, последний актер! Завтра с самого утра можно начинать репетиции.

В зале раздались аплодисменты. Браун вздохнул с облегчением.

– Ты потрясающая, – сказал Кирк Дакоте. – Ты когда-нибудь училась актерскому мастерству?

– Нет, мистер Харви, никогда.

– Ты сыграешь главную роль!

Они смотрели друг на друга с каким-то невероятным напряжением. И Харви спросил:

– Ты убила человека, дитя мое?

Та побледнела и, дрожа, пролепетала в панике:

– От… откуда вы знаете?

– У тебя в глазах написано. Первый раз вижу такую мрачную душу. Завораживающее зрелище.

Перепуганная Дакота не сдержала слез.

– Не бойся, дорогая, – ласково сказал Харви. – Ты станешь звездой первой величины.

* * *

Была почти половина одиннадцатого вечера. Анна сидела в машине у кафе “Афина” и следила за тем, что происходит внутри. Островски оплатил счет. Когда он встал из-за стола, она схватила радиопередатчик:

– Островски выходит.

Мы с Дереком, выйдя из засады на террасе, перехватили критика, как только он переступил порог ресторана.

– Мистер Островски, – произнес я, указывая на стоявшую перед нами полицейскую машину, – мы бы хотели задать вам несколько вопросов, если вы согласитесь проехать с нами.

Десять минут спустя Островски уже сидел в кабинете Анны и пил кофе.

– Верно, – признал он, – это дело меня страшно интересовало. Уж сколько я ездил по театральным фестивалям, но чтобы в вечер открытия случилось массовое убийство, такого не было никогда. Как любому сколько-нибудь любопытному человеку, мне захотелось докопаться до разгадки этой истории.

– По словам заправщика, – сказал Дерек, – вы несколько раз бывали в Орфеа в год после убийства. Но дело к тому времени было уже закрыто.

– Насколько я знал, убийца умер, не успев дать признательные показания, хотя его вина в глазах полиции не подлежала сомнению. Признаюсь, меня тогда это зацепило. Без признания вины я успокоиться не мог.

Мы с Дереком незаметно переглянулись.

– Поэтому я время от времени заезжал в Орфеа, пользуясь тем, что регулярно отдыхал в таком дивном месте, как Хэмптоны. Задавал вопросы разным людям.

– А кто вам сказал, что заправщик что-то видел?

– Это чистая случайность. Я однажды остановился залить бак, и мы поболтали. Он рассказал мне о том, что видел. И добавил, что поставил в известность полицию, но его свидетельство сочли пустяком. А мое любопытство со временем иссякло.

– Это все? – спросил я.

– Это все, капитан. Искренне сожалею, что больше ничем не могу вам помочь.

Я поблагодарил Островски за сотрудничество и предложил подвезти его, куда ему удобно.

– Вы очень любезны, капитан, но мне хочется немного пройтись. Такая дивная ночь!

Он встал и откланялся. Но на пороге обернулся и сказал:

– Критик.

– Простите, не понял?

– Эта ваша детская загадка, там, на доске, – горделиво ответил Островски. – Я уже давно на нее смотрю. И сейчас догадался. “Кто хочет писать, но не может писать?” Ответ: критик.

Он кивнул на прощание и удалился.

– Это он! – закричал я Анне с Дереком, до которых дошло не сразу. – Человек, который хочет писать, но не может и который находился в Большом театре в вечер убийства, – это Островски! Это он заказал Стефани книгу!

Спустя несколько секунд Островски сидел в комнате для допросов и вел с нами куда менее приятный разговор.

– Нам все известно, Островски! – гремел Дерек. – Вы уже двадцать лет каждую осень даете объявление в газеты филологических факультетов округа Нью-Йорк, ищете того, кто бы написал книгу про убийство в Орфеа.