Книга Возможно, в другой жизни, страница 12 – Тейлор Дженкинс Рейд

Голова болит от сдерживаемых рыданий. Я зарываюсь лицом в подушку, и она тут же становится мокрой от слез.

Дверь в палату открывается, но я так и не поднимаю головы. Мне и без того ясно, кто это.

Вздохнув, она усаживается рядом со мной на постель. Габби.

Лишь тут я позволяю эмоциям прорваться наружу. Я плачу и чувствую, как они покидают меня. Страх, злость и замешательство. Боль и облегчение.

Меня сбили машиной. Кто-то врезался в меня со всего размаха. Переломал мне кости, порвал артерии и убил ребенка, которого я даже не успела полюбить.

Габби – единственный человек в мире, от которого я не прячу свою боль.

Она крепко обнимает меня, пока я рыдаю в подушку.

– Плачь, – говорит она. – Пусть все уйдет со слезами.

Мне так трудно дышать, что кружится голова.

Потом я поворачиваюсь и смотрю на Габби. Она тоже плачет.

И от этого мне становится легче. Как будто своим присутствием, своими слезами она забирает у меня часть боли.

– Дыши, – говорит Габби и делает пару медленных вдохов.

Я не сразу понимаю, о чем она. Лишь спустя мгновение до меня доходит, что я совсем не дышу. Воздух будто застрял у меня в груди. И вот я даю ему прорваться.

Я как будто выплевываю его из себя и судорожно набираю новую порцию. И вдруг ощущаю, что я жива.

Жива, несмотря ни на что.

– Я была беременна, – говорю я сквозь рыдания. – Десять недель.

Слова эти рвут меня изнутри, заставляя страдать еще больше.

Мне не надо говорить Габби, что я ничего не знала про ребенка. Не надо объяснять, что я не была к этому готова. Никакие слова тут не нужны.

Габби знает это не хуже меня. Ей и без слов все понятно.

Она крепко обнимает меня и слушает, как я плачу. А еще она регулярно напоминает о том, чтобы я дышала.

И я дышу. Ведь я живая. Да, напуганная. Да, покалеченная. Но живая.

* * *

Мы с Итаном кружим по кварталу в поисках парковки. Казалось бы, во вторник утром люди должны сидеть на работе. Но нет, вся улица забита машинами.

– Кстати, когда ты выходишь на работу? – спрашиваю я. Итан уже дважды отпрашивался под предлогом болезни.

– Завтра, – говорит он. – У меня осталось несколько дней от отпуска, так что это не проблема.

Ужасно не хочется, чтобы он выходил завтра на работу, но что тут поделаешь? Просто жаль разрушать тот уютный кокон, в котором мы спрятались от всего мира.

– А вдруг я объемся булочками и растолстею до безобразия? Что тогда?

– Ты о чем? – Видно, что Итан слушает меня вполуха, пытаясь отыскать хоть одно свободное место.

– Тогда все? Прощай наши отношения?

– Можешь не стараться, – смеется он. – Наши отношения – это навечно.

Я бросаю взгляд в окно.

– Я еще найду твое слабое местечко, мистер Хановер. Найду, чего бы мне это ни стоило.

Итан тормозит на красный свет.

– Я уже потерял тебя однажды и знаю, что это такое.

Загорается зеленый, и мы едем дальше.

– Тебе придется подыскать что-то по-настоящему серьезное, чтобы я согласился добровольно расстаться с тобой.

Я улыбаюсь в ответ. В эти дни я только и делаю, что улыбаюсь.

Наконец нам удается найти свободный пятачок.

– Вот почему люди бегут из этого города, – говорю я, пока Итан втискивается в пространство между двух машин.

Мотор глохнет, и мы выбираемся наружу.

– И не говори. Я ненавижу этот город всякий раз, когда кружу, как стервятник, в поисках парковки.

– Ну да. В Нью-Йорке, по крайней мере, есть метро. В Остине можно припарковаться где угодно. Зато Лос-Анджелес не может похвастаться ни тем, ни другим.

– Везде свои заморочки. Так что не подыскивай повод, чтобы снова отсюда сбежать.

– Да я и не думала. – Я заливаюсь краской, как будто меня уличили в чем-то нехорошем.

Мы заходим в кафе и занимаем очередь. Прямо передо мной витрина с выпечкой. На верхней полке я вижу булочки с корицей. Огромные, вполовину моей головы.

– Ого! – вырывается у меня.

– Да уж, – улыбается Итан. – Мне не терпелось привести тебя сюда с тех самых пор, как я наткнулся на это местечко.

– И как давно это было? – смеюсь я.

– Давненько. Только не надо шутить насчет того, что я был помешан на тебе все эти годы… тем более что я сам готов признать это. – Он делает шаг к кассе. – Булочку с корицей, пожалуйста.

– Подожди-ка, а тебе?

– Только взгляни на эту громадину, – говорит Итан. – Нам вполне хватит одной на двоих.

Поймав мой красноречивый взгляд, он смеется.

– Простите, – говорит он кассирше, – мы возьмем две булочки.

Я достаю кошелек, но Итан решительно пресекает мои попытки заплатить.

Мы берем воду и усаживаемся за столик. Осталось дождаться, пока нам подогреют булочки.

– Скажи, ты бы попытался переспать с Кэтрин, не останься я с тобой в эту субботу?

Раньше я предпочла бы не задавать этот вопрос, но в последнее время я стараюсь чаще озвучивать то, что меня беспокоит.

Вопрос, похоже, застал Итана врасплох.

– О чем ты?

– Ты флиртовал с ней весь вечер. Признаюсь, меня это задело. Я просто хочу… мне важно знать, что мы – это мы двое… и никого третьего между нами быть не может.

– Поверь, для меня ты – единственная женщина в мире. Мне нужна ты и только ты.

– Но если бы я тогда не осталась…

Итан опускает стакан с водой и смотрит мне прямо в глаза.

– Послушай, я пришел в тот бар в надежде застать тебя одну. Я хотел поговорить с тобой, понять, что ты чувствуешь. Я перемерил кучу рубашек, прежде чем нашел подходящую. Я купил жевательную резинку… так, освежить дыхание. И с Кэтрин я танцевал только потому, что боялся заговорить с тобой. Понятия не имею, что бы я стал делать, если бы ты дала мне от ворот поворот. Но что бы я ни сделал, это лишь потому, что увидел бы твою незаинтересованность. Если ты заинтересована, то и я тоже. И только в тебе.

– Я заинтересована. Очень даже заинтересована.

Итан улыбается.

Нам приносят булочки. Запах сахара и специй наводит меня на мечтательный лад. Такое чувство, будто я наконец-то дома.

– Знаешь, – говорю я Итану, – все это время я металась по стране, даже не понимая, что мой дом там, где булочки с корицей.

Он смеется.

Я беру нож и вилку и отрезаю кусочек. Затем подношу его ко рту.