Книга Ландскнехт шагает к океану, страница 22 – Сергей Удот

— Если они пропадут, я сам пойду к профосу и про все ему расскажу! Зарубите это себе на носу! — орал точно взбесившийся Мельхиор.

Сумасшедший, да и только!

Не убивать же его. Опять же, без пользы разрушишь заповедный восьмиугольник 4М и 4Г. Да и зачем силы тратить. И без этого слишком многие мечтают увидеть убийц графини и её племянника поднимающимися на эшафот. После непростых переговоров с упрямцем, удалось договориться, что Мельхиор сам спрячет свои драгоценные башмачки и достанет, когда все благополучно завершится. Пришлось чуть ли не на Библии клясться, что никто не пойдёт за ним следить и высматривать.

Когда Мельхиор, поминутно оглядываясь, удалился искать место тайное, обетованное, а вся семёрка мирно расположилась у костра, Маркус, сплюнув в угли, вдруг со смешком произнёс:

— Слушайте, а вдруг кто другой найдёт и опустошит его тайничок. Он же нас ночью перережет всех.

Однако никто почему-то не поддержал Маркусову шутку. Михель, несмотря на жар костра, зябко передёрнулся, словно уже ощутил на горле холод алчущей стали.

— Это чёртово расследование нас всех рассорит и во врагов обратит, — процедил Гюнтер, также сопровождая свои слова смачным плевком в костёр.

— Все Мельхиор помешанный. Помните, когда окончил свои дни знаменитый на всю армию карточный шулер Фриц, Мельхиор отрубил его палец, смастерил ладанку-амулет, повесил на шею, говоря, что это здорово поможет в играх.

— Ну и?

— Ну и проигрался в пух и прах в первый же вечер.

— Нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока нас всех затребуют к палачу, — рубанул рукой воздух Гийом.

— Ну так я вам вот что скажу, — пододвинулся ближе Макс, — есть тут мыслишка одна.

Любой дозор или вахта — скука смертная, даже если сидишь под носом у врага, в отводном карауле ^[72]. Там даже тоскливей: ни тебе костерка развести, ни в кости перекинуться, даже пошептаться порой нельзя.

Особливо бесит любого пехотинца, когда им начинают замазывать разные дыры: ставят караулить артиллерию, пороховые погреба, обозы либо оберегать какую-нибудь важную персону из штатских штафирок. На таком поганом посту и позабыть про тебя вполне могут: из роты откомандирован и здесь для всех чужой.

Пост у армейского застенка не исключение. Обращать честного солдата в пособника живодёров — что может быть позорней. То, что, добывая пропитание или развлекаясь, солдаты выдумывают для крестьян такие мучения, что никакому заплечных дел мастеру и не снились, отношения к дознавательской братии не меняло.

Совсем недалеко кипит жизнь: со стуком сдвигаются кружки, визжат и хохочут шлюхи, горланят хмельные песни, звенят серебро и сталь, а ты тут вышагивай, как пёс на цепи, взад-вперёд, с мушкетом на плече, тоскливо поглядывая на звёзды и пытаясь определить, когда же наконец сменят. Хоть бы поболтать кто зашёл. Это строжайше запрещено, но ведь все прекрасно знают, что в дымину пьяный профос давно валяется кверху брюхом и палатка того и гляди лопнет от его мощного храпа. Уработался, умаялся, скотина!

Поэтому появление Гийома, усердно изображавшего мертвецки пьяного рубаху-парня, было встречено часовым гауптвахты с явным одобрением. У него не вызвало подозрений, что пьянчужка надвинул шляпу как можно ниже и что он явно не стремился попасть в круг света, отбрасываемый фонарём, подвешенным над дверью узилища. А если и были, то враз исчезли, едва Гийом встряхнул винным мехом. И не пустым.

Бурдючок сей был хитро устроен. В него был вшит ещё один, поменьше. И трубок было две. Обычная хитрость виноторговцев: в большой наливалась вода, в меньший вино, покупателю давали на пробу из винного и денежки с него брали, конечно, не за воду. Мех в руках Гийома имел несколько другое содержание. Большой был с вином, меньший тоже с вином, но обильно приправленным сонной травой.

И начали они отхлёбывать. Гийом ловко подсовывал часовому дурман, но и себя не забывал вознаградить чистым, так что наблюдавший из темноты затаившийся Макс глотал слюнки и всерьёз опасался, как бы Гийом не увлёкся и не свалился раньше охранника. Гийом, словно прочитав мысли Макса, отойдя на пару шагов, сунул два пальца в рот с целью очистить желудок. Солдат не преминул воспользоваться представившейся возможностью, стал жадно поглощать заботливо подсунутое ему зелье, время от времени отрываясь и опасливо косясь в сторону Гийома. Макс в кустах чуть не всю шляпу засунул в рот, чтобы не расхохотаться, видя как все удачно складывается. Бедняга караульщик решил, что всех надул, в то время как дурили-то как раз его.

Гийом блевал долго, со вкусом, с перерывами и множеством звуков. Когда он отхаркался, всё было кончено.

Возвращаясь на место пиршества, Гийом едва не полетел на землю, споткнувшись о распростёртое тело караульного. Удержав с большим трудом равновесие, долго что-то соображал, икая и бормоча проклятия под нос.

— Дьявол забери, его ж развезло вконец, — чертыхался в своём убежище Макс. — Давай же, очухивайся поскорей, свинья, время не ждёт.

Гийом ткнул носком башмака часового раз, другой, затем присел возле него на корточки.

Поднялся он трезвым. Только икота мучила.

— Ик, готов собака, — и, задержав дыхание, выпалил как можно скорее, — Макс, поторапливайся. Так ведь и не сказал, пёс рыжий, когда смена. В любой момент могут нагрянуть. Ик!

Макс не заставил себя долго уговаривать:

— Если нас заметут, то только из-за твоего икания. Давай, я тебе по спине хорошенько вдарю — враз пройдёт. А то глотни винца — двадцать глотков не дыша. Тоже как рукой снимет. Да смотри сам трубки не спутай. Брошу рядом с конвоиром, коли сомлеешь.

Излишне говорить, что Гийом выбрал глотнуть винца.

— Дай и мне горло промочить, — произнёс Макс, когда Гийом наконец-то отвалился от меха. — Ну, ты как, в состоянии? Точно двадцать глотков сделал, не двести?

Гийом без слов кивнул головой.

— Держи, и пусть рука твоя будет тверда, как всегда.

Ганс, которого и всерьёз-то никто не принимал, прогулялся возле офицерских палаток и, вернувшись, вытащил из-за пазухи подзорную трубу. В следующие два дня Макс излазал все окрестные деревья и холмы и точно установил, в каком узилище томится его возлюбленная и их общий источник беспокойства. Поэтому сейчас, несмотря на тьму, Макс двигался уверенно, а Гийом, стараясь не отстать, — за ним.

— Мадонна, Мадонна, ты меня слышишь. Это я, твой Макс, — солдаты имели склонность давать своим подругам либо грубо-непристойные, либо нежно-возвышенные прозвища.

Пьяненький Гийом едва не прыснул, неожиданно услышав это — Мадонна.

— Как же, как же, помним: непорочное зачатье и всё такое прочее.

— Макс, ты это? Где ты пропадал столько дней — я так извелась, ожидаючи. Если бы ты знал, что они со мной делали. Но я не выдала тебя и не предам никогда — клянусь.