Онлайн книга «Хмель свободы»
|
– Не мучай животину. Прыстрели! – посоветовал «борец». – Не могу, – мотнул головой Нестор. – Помогты? Нестор не ответил. Увидев, как незнакомец вынул маузер, отвернулся. Сухо щелкнул выстрел. Тишина. Только шарканье сотен ног. Какой-то казачок подбежал к Махно: – Чуешь, землячок? Продай седло! Оно тебе все равно уже без надобностев! – Бери, – махнул рукой Нестор. Тот быстро и деловито снял с убитой лошади седло, взвалил его себе на плечо, бросился догонять ушедших вперед товарищей. – Ну, шо ж, братишка! Прощевай. А то, может, с нами? – спросил «борец». – Голодать не будешь, клянусь Одессой! Махно все так же неподвижно сидел на крыльце, отрешенно глядя куда-то в пространство перед собой. Он не хотел сейчас ни чьего-то внимания, ни участия, ни сочувственных разговоров… В одинокой хатке, которая как бы отделилась от большого приднепровского села, горел огонек. Как и тогда, в ту рождественскую ночь, когда был «чуден Днепр» для Владислава Данилевского. Сейчас была поздняя весна восемнадцатого, но капитан, одетый как простой селянин, шел к этому огоньку крадучись, вглядываясь в сумерки зоркими глазами фронтовика. Постучал в окошко. Дверь открылась сразу же, и «ведьма» Мария обхватила рослого красавца-капитана руками, приникла к нему. – Я знала, шо це ты, – шептала она. – Знала, шо ще вернешься… И он целовал ее страстно и нежно. Оглянувшись, закрыл за собой дверь. – На одну ничь? – спросила она. – Да. – А шо ж так? – Надо успеть проскочить через немцев. – А шо тоби германа бояться? Оны з офицерамы дружать. Он оглядел хату. Ничего здесь не изменилось с тех зимних дней и ночей. – Я не для того с ними три года воевал, чтоб теперь дружить. – Шляхетська в тебе кровь, – усмехнулась Мария. Она быстро поставила на стол тарелку с дымящимся борщом, нарезала хлеба, прижимая каравай к высокой крепкой груди. – Ты словно ждала кого-то… – Тебя, – счастливо засмеялась она и объяснила: – Я ж ведьма. Чуяла! Но лицо ее то и дело мрачнело. Он между тем жадно ел. – И куда ж теперь? Опять на Дон? – Не знаю. Наверно. Казаки уже нахлебались советской власти. Приютят. Она стояла рядом, наблюдая, как Данилевский расправляется с борщом. Лампа освещала ее силуэт. – Постой! – Капитан отставил тарелку, присмотрелся, положил руку на ее живот. – Что, правда? – спросил он, поводя ладонью и ощущая нечто новое в линиях ее тела. – А чего ж неправда? – усмехнулась она. – Сильно я тогда на печи тебя отогрела. Од души. Данилевский встал, прижал ее к себе, стал целовать волосы, уши. – Ты радый? – Радый, – ответил он. – Эх, если б не военная кутерьма… – А шоб ты сделав? Взяв бы до себе в горнични? – Да уж нашел бы, что сделать, поверь. – Я б и в горнични согласна. Только шоб дитя признав. – Призна́ю. Даст Бог, сгинут большевики… Она гладила его лицо. – Не сгинуть оны, серденько мое… И тоби ще воевать та воевать… Они стояли, обнявшись. В Гуляйполе отряд немцев, стражников и гайдамаков окружил хату Махно. Среди тех, кто опасливо, держа оружие наготове, вошел во двор, были и александровский исправник Демьян Захарович, и бывший пристав Лотко. Лотко постучал прикладом в дверь: – Махно, выходь! Из сеней выглянула старая Евдокия Матвеевна. – Где твой сын? – строго спросил исправник. – У мене их пятеро. – Нестор. – Нема. Сив на коня та й поихав. – Куда? – Та хто ж його знае. Свит за очи… – А остальные? – Та яка ж маты вам скаже, куды диты подалысь? – Ничего! Найдем! – угрожающе пообещал исправник и обернулся к Лотко: – Пали бандитское гнездо! По команде пристава несколько стражников подскочили к хате, сунули под стреху горящие факелы. Огонь лизнул сухой камыш, побежал по крыше. …Задыхаясь, потеряв платок, седовласая Евдокия Матвеевна бежала по улице. Позади поднимался столб дыма, и языки пламени плясали над садом. Огонь пожирал крышу. – Ой, лышенько!.. Ой, беда-беда! – причитала она на ходу. Слезы заливали ее лицо. Восемнадцатый год. Весенняя пора Гражданской войны. Пока только цветочки, еще не ягодки… В имении пана Данилевского суета. Челядь носилась по коридорам, вынося вещи коммунаров во флигеля. Мели, мыли, чистили… Стоя на стремянках, слуги развешивали новые, вернее, старые портреты взамен «анархических». Столяр в зале полировал большой стол, исцарапанный черногвардейцами на советах. Сокрушенно качал головой… Ветеринар Забродский внес в зал стопку солидных, но довольно растрепанных книг. – Вот, Иван Казимирович, – сказал он с виноватым видом, – брал в библиотеке… Немного растрепались… Данилевский взглянул на него с удивлением. – Извините, но был вынужден давать этим… ну, коммунарам, читать… главным образом по животноводству… Бровь Данилевского еще выше поползла вверх. – Ну, было что-то вроде курсов по животноводству, ветеринарии, – совсем смутился Забродский. – Что оставалось делать? Заставили… – Так и продолжайте, – посоветовал пан. – Хорошее дело! А я вот не додумался… Да-да, продолжайте! Занимайтесь с работниками. Образование необходимо. – Слушаюсь! – обрадовался Забродский. – Только многие ушли. – Кто без греха – вернется, – сказал Данилевский. – Зато когда вся эта вакханалия кончится, у нас будут грамотные животноводы! В залу вбежала Винцуся. По местным понятиям она уже была вполне взрослой девушкой, но сохранила детскую непосредственность и легкость движений. – Папа, папа, я нашла комнату, в которой жил этот… Махно. Именно он. Там детские вещи. У него, оказывается, маленький ребеночек. Представляешь, у Махно – ребеночек! – Археологическая находка! – улыбнулся Данилевский. – Идем, я тебе все покажу! – Винцуся потянула отца за руку. И тот последовал за дочерью. В комнате, где жили Нестор и Настя, Данилевский с любопытством стал просматривать книги, а Винцуся – аккуратно складывать на столе детскую матерчатую обувку, рубашечки. Одну из рубашечек, искусно расшитую, рассматривала у окна. |