Книга Дневник моего исчезновения, страница 38 – Камилла Гребе

Она наливает себе кофе и присаживается рядом с Андреасом.

– Это Нермина? – спрашивает она тонким голосом.

Шведский ее безупречен, но я угадываю легкий акцент.

Андреас откашливается. Я вижу, как он смотрит на скрюченные пальцы Эсмы.

– Как наш коллега объяснил по телефону, мы пока не знаем наверняка. Нам нужно сравнить ее ДНК с ДНК родственников. Но у нас есть основания полагать, что это может быть Нермина. У девочки, найденной мертвой в Урмберге в 2009 году, в запястье был металлический штифт. И, как нам удалось выяснить, Нермина перенесла операцию на запястье в 1993 году.

Эсма поднимает лицо к потолку. В глазах у нее блестят слезы, и она несколько раз моргает.

– Это было в середине ноября. Нермина упала с дерева в приюте и сломала запястье. Ее прооперировали в Катринехольме. Она вернулась домой в тот же день, но через пару дней у нее поднялась температура, и ее снова отправили в больницу. Там она провела несколько дней. Азра так переживала. Этот… скелет ребенка… который нашли у могильника. Вам известно, как она умерла?

– Судмедэксперт считает, что она погибла через несколько месяцев после операции на запястье, потому что кости еще не успели срастись. Если, конечно, это Нермина, то это означает, что смерть наступила в начале 1994. Останки обнаружили восемь лет спустя. Идентифицировать их не удалось, и расследование было заморожено до последних месяцев.

Эсма кивает.

– И как эта девочка, которая, возможно, и есть Нермина, умерла?

– Судмедэксперт обнаружил следы внешнего воздействия, речь может идти о несчастном случае или насилии. Вы хотите знать детали?

Эсма втягивает носом воздух. Потом кивает. Темные пряди падают на лицо, и она убирает их искривленными пальцами.

– Да, я хочу знать. Почти вся моя семья погибла во время войны. И я их опознавала. Я держала в руках то, что осталось от ног моего мужа в Тузле. Я хоронила братьев в Сребренице. Посещала массовые могилы в Каменице и футбольное поле в Новой Касабе, где тысячи мужчин и мальчиков держали в заключении, прежде чем отправить на казнь. Такие вещи нужно знать. Когда у вас отбирают все, только знание помогает вам продолжать жить. Понимаете?

Андреас молча кивает. Роется в сумке и достает карты. Раскладывает на столе перед Эсмой. Рассказывает о могильнике и скелете, найденном в 2009. Сообщает, что дело было не раскрыто, но сейчас полиция делает новую попытку. Заканчивает тем, как судмедэксперты пытаются установить личность жертвы.

У меня вырывается вздох облегчения, когда он не упоминает, что это я нашла Нермину.

Эсма напрягается, когда Андреас показывает ей фотографии захоронения. Несколько минут она сидит неподвижно, потом с губ ее срывается стон. Она кладет руки на бумагу. Проводит искривленными пальцами по соснам и скалам.

– Нермина, – выдыхает она, – Нермина, моя милая. Ты лежала под камнями?

Она закрывает лицо руками и всхлипывает.

Андреас тянется за бумажными полотенцами с узором в виде сердечек, отрывает лист и протягивает Эсме, которая благодарит и сморкается.

После еще нескольких минут ей удается взять себя в руки. Она медленно комкает бумагу и кладет на столе.

– Мы не знаем наверняка, Нермина ли это, – добавляю я, хотя и знаю, что вероятность весьма велика.

– Это она, – коротко отвечает Эсма. – И я уже знала, что они мертвы. Но это все равно причиняет боль.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает Андреас. – Как вы могли это знать?

– Азра была моей младшей сестрой. Она пропала из приюта двадцать пять лет назад и ни разу со мной не связалась. Это означает только одно – она мертва.

– Вы говорите, пропала, – перебиваю я. – Но директор приюта сообщила, что они с Нерминой сбежали из приюта.

Эсма грустно улыбается, подносит чашку ко рту и прихлебывает горячий кофе.

– Сбежала, пропала. Азра думала, им откажут в убежище, и хотела попасть в Стокгольм.

– Я думал, всем боснийцам предоставили убежище, – комментирует Андреас.

Эсма качает головой.

– Летом 1993 года правительство предоставило постоянное убежище пяти тысячам боснийцев в Швеции. Но одновременно они ввели визы в страну. Не потому, что ситуация стабилизировалась, а потому, что хотели уменьшить приток иммигрантов.

Эсма фыркает и продолжает.

– Азра и Нермина были на тот момент в Хорватии. Им удалось получить хорватские паспорта и попасть в Швецию, несмотря на визовый режим. Но здесь у них начались проблемы с прошением, им нужно было доказывать, что они боснийцы.

– И они решили уйти в подполье? – спрашивает Андреас.

Эсма кивает.

– Азра боялась, что им не разрешат остаться. А ни в Хорватии, ни в Боснии у них будущего не было.

– Вы помните, когда они пропали? – спрашивает Андреас.

– Пятого декабря, – отвечает Эсма.

Андреас заносит дату в блокнот.

– И куда в Стокгольме они планировали отправиться?

– Не знаю. Простите. Понятия не имею. Знаю только, что кто-то обещал им помочь попасть в Стокгольм, но не знаю кто. Думаю, что у Азры были друзья-боснийцы в Стокгольме.

– Вы говорили нашему коллеге, что Азра была беременна на момент исчезновения?

Эсма моргает.

– Да, она так говорила.

– На каком месяце?

– Не знаю. Но по ней не было видно. Думаю, она забеременела летом, до отъезда в Швецию. Но она была худой, как спичка, когда ждала Нермину, так что срок сложно было бы определить.

– Как она себя чувствовала?

Эсма пожимает плечами.

– Нормально.

– А психологическое состояние?

Эсма смотрит на меня пристальным взглядом.

– Что вы имеете в виду?

– Нам важно это знать, – отвечаю я без объяснений.

– Она хорошо себя чувствовала, – резко отвечает Эсма.

Андреас откашливается:

– А ее муж?

– Мертв. Останки так никогда и не нашли. Он уехал из Хорватии в Боснию, и с тех пор о нем ничего не известно. Возможно, лежит в одном из массовых захоронений. Всех найти не удастся.

Андреас осторожно собирает фотографии и карту и убирает в сумку.

– Тело Нермины нашли в 2009. Вы слышали об этой находке? Об этом тогда много писали в газетах.

Эсма качает головой и теребит бумажный комок на столе.

– Нет, или не знаю. Не помню. Если я и слышала об этом, то не связала с Нерминой. С чего бы мне это делать? Прошло столько лет. И я думала, она была с Азрой.

Голос умолкает.