Онлайн книга «Дневник моего исчезновения»
|
Подхожу к шкафу и берусь за ручку в форме ракушки, отлитой из блестящего пластика. Открываю и чувствую, как на меня снисходит спокойствие, словно одежда внутри шепчет, что все будет в порядке. Что папа скоро вернется домой и все будет как прежде. Я снимаю футболку и надеваю обтягивающее черное платье. В слабом свете красного ночника моя кожа кажется розовой, как рождественская ветчина. Одежда Мелинды сидит на мне лучше, чем мамина. Она меньше размером и сшита по фигуре и потому не болтается так сильно, как мамина. Я тяну руку за красной помадой, лежащей на столе, и крашу губы. Это трудно, видимо, девушкам приходится долго тренироваться, чтобы аккуратно красить губы. Наверно, на то, чтобы достичь совершенства в этом деле, нужны годы. Но я буду стараться. Буду тренироваться, пока не научусь безупречно подводить глаза черным карандашом, красить губы красной помадой, наносить румяна на «самую высокую точку скул» и прокрашивать каждую ресничку тушью. Буду тренироваться, пока не стану таким же красивым, как Мелинда. Я кладу помаду обратно на стол, разглядываю свое лицо в увеличительное зеркало на столе. Два мерзких черных волоска торчат из кожи над верхней губой. Роюсь в косметичке Мелинды в поисках пинцета, которым она выщипывает брови, и выдергиваю волоски с корнем. Это больно до слез, но я доволен результатом. Встаю перед зеркалом в полный рост. Выпрямляю спину, убираю волосы за уши. Улыбаюсь, и девушка в зеркале улыбается в ответ, как будто у нас с ней есть общий секрет. «Однажды, – думаю я, – однажды я стану тобой по-настоящему». Чудесная мысль, легкая как перышко, приятная, как первые лучи солнца после долгой зимы, волнующая, как нежные губы Саги, касающиеся моих. Я парень. Я знаю, что никогда не смогу показываться на людях одетым как девушка. Это нездорово, это неправильно, это плохо. Это против Бога, и природы, и всех неписаных законов Урмберга. Все равно что обоссать Библию. Противоестественно. Это слово я узнал вчера, и оно прекрасно описывает мое состояние. Я загуглил его и прочитал синонимы: против природы, ненормальный, перверсивный, извращённый, нездоровый, болезненный. Я противоестественный. Я против природы. Почему мне так нравится быть противоестественным? Однажды я стану мужчиной. И чтобы я ни делал, этого не изменить. Это у меня в генах, в У-хромосоме. И в один прекрасный день эта хромосома запустит в организме производство мужских гормонов, которые превратят меня в чудовище. Волосатого, мерзкого, мускулистого монстра, который не дает прохода девушкам. Как мусульмане в приюте. Как Винсент, Альбин и Мухаммед. Как все мужчины, которые когда-либо существовали на свете. Даже папа. Мы читали об этом в учебнике биологии. Я знаю, что это неизбежно. Так устроена природа. При мысли об этом мне хочется плакать. Я возвращаюсь к себе в комнату, по-прежнему одетый в платье Мелинды, сажусь на кровать и достаю дневник Ханне. Пролистываю до страницы с загнутым уголком. Косой почерк с завитушками теперь читается легко, как будто я сам все это написал. Меня посещает мысль, безумная мысль. Я по-прежнему зол на Ханне, но, думаю, она бы меня поняла. Думаю, она бы не нашла в моем поведении ничего противоестественного. Снова в участке. Короткое собрание. Наш единственный подозреваемый – Стефан Ульссон. И единственное основание – его собственная ложь. Вот что нам о нем известно. У него нет судимостей, хотя в четырнадцать лет он был под подозрением в поджоге лесопилки у реки. Вина была не доказана. Он жил обычной жизнью: жена, двое детей, работа в мастерской Бругренсов до увольнения за появление на работе в нетрезвом виде. После этого жизнь пошла под откос. Жена умерла, алкоголизм усугубился. Я закусываю губу и чувствую во рту вкус крови, смешанный с помадой. Старая лесопилка… Папа тысячу раз рассказывал, что ее подожгли скинхеды из Катринехольма. Зачем ему было ее поджигать? И работу он потерял, когда завод закрылся. Или?.. В животе снова начинает ныть, словно я стою на краю обрыва и смотрю вниз. Я снова злюсь. Злюсь на Ханне за то, что она обвиняет папу в вещах, о которых понятия не имеет. Притом сейчас, когда я начал прощать ее за те пакости, которые она написала о нашей семье. Внезапно я понимаю, почему мне так плохо. Мне плохо от того, что я знаю, что никому нельзя доверять. Я один во всем мире. Я крепче сжимаю в руках дневник и продолжаю чтение. Вечер и ТЕМНОТА. В буквальном смысле. П. снова на пробежке. Я пользуюсь моментом и записываю свои мысли в дневник. Недавно я усадила П. в кровать, чтобы поговорить (в комнате только один стул, так что другого подходящего места нет). Он удивился, но после некоторых колебаний присел на край кровати и демонстративно скрестил руки на груди. Я объяснила, что мне не нравится, что он в последнее время такой мрачный. Что он обращается со мной на работе, как с пустым местом. Он сказал, что я преувеличиваю и что он меня любит. Наклонился и неуклюже попытался меня обнять. А я… Я дала ему пощечину! Сама не знаю, как это произошло. Я, вообще-то, противник насилия. Мне кажется, я никогда до этого никого не била, даже в детстве. Я была застенчивой полной девочкой в очках, интересующейся эскимосами. Я впала в отчаяние. Без конца извинялась за случившееся. П. сказал, что это не моя вина, это все «болезнь». А потом ушел бегать. Я осталась одна в номере. Сижу и пишу в дневнике. Ветер усилился и воет за окнами. Не лучшая погода для пробежки. В другой раз я бы переживала за П., боялась бы, что он подвернет ногу или попадет под машину. Но сегодня после ссоры во мне не осталось больше чувств, одна пустота, мрачная, черная пустота без начала и конца. Видимо, Урмберг поселился у меня внутри. Мое чтение прерывает Мелинда, ворвавшаяся в комнату. При виде меня она резко останавливается. Улыбка сходит с ее лица. Я так поглощен чтением, что не сразу понимаю, в чем дело. Сперва решаю, что это из-за папиного ареста. Потом на меня находит осознание, такое же жесткое и холодное, как снежки Винсента в лицо. На мне платье Мелинды. Я сижу на постели в черном облегающем платье с накрашенными красной помадой губами. |