Онлайн книга «Дневник моего исчезновения»
|
– У него были проблемы с головой, – говорю я. – Но он видел ребенка, – со всей серьезностью заявляет Маргарета. – Он чего только не видел, – возражает мама. – Я бы не верила ни единому его слову. Маргарета кривит морщинистый рот. – И когда это было? – Должно быть, когда Берит подожгла свою раздолбанную машину. Да, после того. Но до того, как Рут с Гуннаром построили себе застекленную веранду, которой так хвастались. – А это когда было? Маргарета пожимает плечами. – Не помню. Но могу спросить Рагнхильд. Может, она помнит. Она выпрямляет спину, убирает тонкие волосы в сторону морщинистой рукой и набирает в грудь воздуха, словно готовясь поведать очередную историю. – Слушайте, я, наверно, пойду спать. Мне завтра рано вставать, – поспешно сообщаю я. – Завтра? – удивляется мама. – Но завтра же воскресенье. – Мы расследуем дело об убийстве, мама. – Не буду вас больше задерживать, – обиженно говорит Маргарета, расстроенная тем, что я не хочу слушать ее истории. Она допивает кофе и со звоном опускает чашку на блюдце. Потом встает. Поворачивается ко мне и смотрит прямо в глаза: – Пообещай, что будешь осторожна, Малин. Я обещаю. Маргарета легонько обнимает маму за плечи, благодарит за кофе и идет в прихожую. Мама идет ее провожать. Я оглядываю кухню. От того, что я сижу здесь на старом диване бабушки с дедушкой и пью из этих чашечек, на душе у меня кошки скребут. Все в этой комнате – темные обои в цветочек, протертый старый диван, аляповатые картины с горными пейзажами на стенах – безумно напоминает мне о детстве. О ночном купании в реке, бурных вечеринках, обнимашках в подвалах с линолеумным полом и бесконечных скучных ужинах с Маргаретой и Магнусом-Мошонкой. «Это мое детство», – думаю я, беря тонкую фарфоровую чашечку за ручку и поднося горячий кофе к губам. Это все я, но ненадолго. Скоро я буду далеко отсюда, в Стокгольме. Моя скучная муниципальная квартира в Катринехольме с кухней и ванной, приспособленными для инвалидов, – только первый шаг на пути к бегству от всего этого. От этих мыслей мне грустно, но я знаю, что поступаю правильно. Я всегда знала, что уеду из Урмберга. Не потому, что у меня было трудное детство, нет. У меня куча друзей, и мои родители были не лучше и не хуже других. Нет, я не выношу сам Урмберг. Мне здесь трудно дышать. Здесь мне кажется, что лес смотрит на меня и что все здесь пытаются удержать меня, раз им самим не удалось сбежать. Может, я боюсь Урмберга, может, боюсь того, что случится со мной, если я останусь. Не сомневаюсь, останься я здесь – и я быстро увязну в безнадежности и стану такой же, как все жалкие обитатели здешних мест. Серые, косные, утратившие надежду. И есть еще папа. И Кенни. И череп в могильнике, который был не шампиньоном, а убитой девочкой. Все они в Урмберге: все мертвецы, что не желают меня отпускать. А теперь к их числу добавилась и женщина без лица. Когда мама возвращается в кухню, я все еще сижу на диване с фото папы в студенческие годы. Мама пристально смотрит на меня, но ничего не говорит. Хоть смерть папы не была такой трагической, как смерть Кенни, я все равно скучаю по нему не меньше. Мы были очень близки. Намного ближе, чем с мамой. Может, потому что мы были так похожи: оба импульсивные, эмоциональные, но также практичные реалисты. Когда папа был помоложе, он обожал спорт. Зимой мы катались на лыжах, летом ездили с палаткой на озеро. Мама с нами не ездила. Думаю, она предпочитала палатке теплый уютный дом. Потом у папы начало пошаливать сердце, и с поездками мы завязали. Вместо этого сидели у камина и планировали путешествия, которым, как мы оба знали, не суждено было осуществиться: Рим, Париж, Краков, Прага… Папе нравились большие города. Мама осторожно вынимает фото у меня из рук и ставит обратно на полку. Потом садится рядом со мной. Диван скрипит под ее тяжестью, на секунду я думаю, что он сейчас сломается. Склонив голову, мама смотрит на меня. – Я сегодня говорила со священником, – сообщает она, гладя меня по щеке. – Праздник середины лета ему подходит. – Спасибо за помощь. – И я спросила Маргарету, нельзя ли воспользоваться ее амбаром… – Но я же сказала, что не хочу праздновать свадьбу там. – Но Малин… У мамы такой тон, как всегда, когда она приложила усилия и не чувствует благодарности. – Я не хочу. – Но тут слишком тесно. Всем места не хватит. – Мы поставим шатер в саду. Мама качает головой и с таким грохотом ставит на стол кофейную чашку, что я пугаюсь, как бы та не разбилась. Мамина бледная шея дрожит от волнения. – Шатер? В жизни не слышала таких глупостей. Амбар намного лучше. – Прекрати. Я не хочу праздновать у Маргареты. Она везде сует свой нос. – Мы многим обязаны Маргарете. – Я знаю. Но не на этот раз. Это моя свадьба, понимаешь? Мама хмыкает, но отступает. Маргарета всегда всем заправляла в Урмберге. Она владелица нескольких гектаров земли и живет намного лучше остальных, хоть по их с Магнусом дому этого и не скажешь. Каждая семья в Урмберге хоть раз одалживала у Маргареты деньги. Так что в наших местах она влиятельный человек. Люди прислушиваются к ее мнению и следуют ее советам. Помимо влияния на людские умы, предприимчивая Маргарета сделала для Урмберга много хорошего. Например, пробила строительство дороги и продление автобусного маршрута из Вингокера до церкви. А прошлой зимой заставила коммуну почистить тут снег. Мама тяжело вздыхает, но решает не настаивать. – Ты уже выбрала платье? – спрашивает она в попытке помириться. – Нет. – Можешь надеть мое. Правда, придется его ушить, – смеется она. Моя мама полная и всегда была такой. Мы об этом никогда не говорим. В Урмберге на такие вещи не обращают внимания. Я помню, что в молодости мама пробовала разные диеты. Какое-то время питалась только яйцами и салатом айсберг. В другой раз, в конце девяностых, жила на одних бульонах и винограде. После смерти папы она бросила попытки похудеть и перестала бояться жирной еды и выпечки. – Подожди минутку, – просит она, поднимается и идет к книжному шкафу. Потом возвращается со старым фотоальбомом. – Мама, – возражаю я, – может, завтра посмотрим? |