Онлайн книга «Вздыбленная Русь»
|
— А коли патриарх заупрямится? — Взашей его! — Не богохульствуйте! — стрелец погрозил бердышом. Ляпунов снова, выкрикнул: — Не согласится Гермоген — без него обойдёмся! — Айдате за патриархом, пускай народ послушает! — В Кремль, в Кремль! Перед самым рассветом привиделось Василию, будто он рвёт руками сырую рыбу и разбрасывает по сторонам окровавленные куски. Они шмякаются на пол, а из нор вылезают огромные крысы. Шуйский топает ногой — и пробуждается. Тяжёлая головная боль и тошно. Экая мерзость приплелась, к чему бы? Не к хвори ли? Вона кости ломит и во рту пересохло. Протянул руку, достал со столика у изголовья ковшик с квасом, глотнул. Вчера с вечера, перед тем как улечься, побывал на половине царицы, снова просил у неё прощения за все обиды. Марьюшка-терпеливица всё простила, словами библейской Руфи ответила: — «Да буду я в милости перед очами твоими, господин мой!» — и поклонилась. — Ты государь мой и в мужья Богом мне дан, как повелишь... И сызнова мысли ко сну вернулись. Что вещает? Днём надобно бояр поспрошать. Может, к погибели самозванца? Кабы услышать такое, гора бы с плеч свалилась. Не будь самозванца, и смуты такой не было. Надобно на Думе боярину Шеину отписать, чтобы Смоленск боронил и Жигмунду нипочём не отдавал... На той неделе стало известно, что воры подступили к селу Коломенскому, в воеводах у самозванца Трубецкой Дмитрий. Стыдоба, князь вору служит. Да и один ли Трубецкой? Не Шаховской ли начало начал смуты? А сколь бояр-перемётов туда-сюда мотались, за каждую жалованную деревеньку руки самозванцу и ему, Василию, лобызали... А он-то двуликое боярское поведение терпел, не казнил, остерегался, как бы многие именитые навсегда не остались у самозванца... Где воинства на вора наберёшь? Москва стрельцами бедна, на дворян надежды нет. Эвон Прокоп Ляпунов! Нет, надобно выждать, покуда земское ополчение соберётся... Шуйский лежал ещё долго, печалился о своей столь неудачливой судьбе. Никому нет доверия, кругом враги, злоумышленники, разбои повсеместные. Как власть удержать? Ворочался Василий с боку на бок, вздыхал. Уже за оконцем опочивальни небо засерело, подёрнулось розовинкой, вот-вот колокола призовут к ранней заутрене и начнётся обычный день. Явится постельничий, Василий пойдёт в мыленку, оттуда в Крестовую, помолится. А в Передней бояре будут дожидаться, шушукаться... Прознать бы их тайные помыслы. На виду поклоны отвешивают, а что в головах? Из Передней Шуйский отправится в трапезную, потом призовёт дьяков, послушает, чем приказы живут, глядишь, о чём распорядится. А там время и обеда... Господи, да мало ли каких дел у государя сыщется. Предутреннюю тишину нежданно нарушил удар колокола, и тут же забили по всей Москве, тревожно, набатно. В опочивальню вбежал постельничий, помог облачиться. Василий трясся в мелком ознобе, ни спросил, выдавил хрипло: — Не самозванец ли на Москву полез? Боярин ответил растерянно: — Бог ведает, государь. Набат для Гермогена не был неожиданностью. Тревога не покидала его второй год. Услышав удары колокола, патриарх перекрестился: — Укрепи и вразуми, Господи. С топотом и шумом ворвалась толпа в патриаршие покои: стрельцы с бердышами, дворяне, опоясанные саблями, разный московский люд. Кричали, бранились, возбуждённые, гневные. Вышел Гермоген из молельной, поднял крест. Остановилась толпа, стихла. Наперёд выдвинулся Засекин: — Владыка, выдь за Серпуховские ворота — и узришь стан неприятельский. Враги не седни завтра ворвутся в Москву. Кто повинен в этом? Земля наша не устроена, смута терзает государство, мы не имеем государя. Шуйский умом не постиг власти царской. — Князь Пётр, — прервал Засекина Гермоген. — Не вам ли, бояре, надлежало вместе с государем печься о Руси? Вы же на Думе головы в воротники втягивали, ровно черепахи в панцири, молчали, как безъязыкие твари, а нынче с царя спрос! Кто, как не вы, от недругов к самой Москве пятились? — Э, нет, владыка, Дмитрий, брат государев, над нами главенствовал, и он первым в бега ударился. Кабы князь Михайло Скопин-Шуйский жив был, враги стены кремлёвские не раскачивали бы. Толпа загудела одобрительно: — От зависти Шуйские князя Михаилу извели. Не слушайте владыку, он руку Василия держит! — Не упирайся, владыка, прими отречение царя Василия! И поволокли Гермогена из патриарших палат с криком и воплями: — Василий несчастье России принёс! — Изведём Шуйского! — Владыка, миром просим, не сопротивляйся! Заходили в кремлёвские соборы, тащили за собой священников: — Айдате, помогите владыке! А на Торговой площади Мстиславский с Воротынским народ убеждали: — Под Земляным городом разъезды самозванца, на Смоленской дороге хоругви Жигмунда... Как Москву уберечь? В одном спасение: призвать Владислава! — говорил Мстиславский. Воротынский вторил: — Люди, прислушайтесь к голосу князя Фёдора Ивановича! Народ кивал, переговаривался: — Коли Воротынский на Шуйского, то кто за него? — Воротынский с Шуйским в родстве! Из толпы кто-то резко выкрикнул: — Василий не царь, но и Жигмундова волчонка не примем! На Лобное место втолкнули Гермогена. Рядом с ним встал Ляпунов. Из-под кустистых бровей обвёл патриарх взглядом Торговую площадь. Затих люд. — Противу царя восстали? Нет на то вам моего благословения, ибо измена государю есть злодейство, казнимое Богом! — Так то царю, владыка, а Шуйского не Земский собор избрал, а бояре назвали! — перебил Гермогена Ляпунов. Его поддержал Засекин: — Ныне и бояре Шуйского не жалуют. — Принародно приговорить надобно, — изрёк Мстиславский. — А что повелим, то бы дьяку записать. И уже Ляпунов шлёт дворян за дьяком. — Не во спасение Руси, а на усугубление смуты ваша затея, — затряс головой Гермоген. — И не буду я вашим пособником. Засекин патриарха прервал: — Не гневи народ, владыка! Гермоген голос возвысил: — И оному не подчинюсь, правде и Богу служу единому! Не задерживаемый никем, сошёл с помоста и в сопровождении священников через Фроловские ворота удалился в Кремль. А на Лобном месте уже топтался дьяк Сухота. Голос Воротынский подал: — Пиши, дьяк: «А Василию царство оставить и взять себе в удел Нижний Новгород!» |