Книга Ихтис, страница 36 – Елена Ершова

– Ну, будем! За упокой души Захария!

Перекрестил рюмку, перекрестился сам и опрокинул водку в рот. Павел выдохнул и последовал его примеру. Водка обожгла слизистую, Павел сморщился и сразу закусил балыком.

– Отличный балык! – похвалил он.

– Сами и солим, и вялим, – довольно отозвался отец Спиридон. – Не то, что ваша, городская, магазинная. Ни запаха, ни вкуса – грех один.

– А вы откуда знаете? – сощурился Павел, привычно выровняв на столе рюмки и сдвинув варенье на край.

– Так я сам городской, – усмехнулся отец Спиридон. – Родители глубоко верующими были и назвали в честь Спиридона Тримифунского. Потом в семинарии отучился, а потом Владыка сюда направил. Да только если бы знал…

Он качнул головой и проредил пальцами густую шевелюру. Павел повторил его жест, ненавязчиво дотронувшись до слухового аппарата, и подкрутил регуляторы.

– Я сюда семь лет назад приехал, – начал рассказывать Спиридон. – Почти два года приход без должного присмотра был, тогдашний священник на ладан дышал. Нечисть разгулялась, силу набрала, а я, слепец, не доглядел. И вот расплачиваюсь…

Отец Спиридон помолчал, хмуря густые брови и размеренно жуя балык.

– Не доглядел, да, – повторил он, словно эта мысль и спустя семь лет не давала ему покоя. – Жил себе старец на окраине деревни, бегали к нему люди за советами и излечением, так ведь и на службу ходили исправно. А я бывший семинарист, зеленый, глупый. С Катенькой обвенчались, потом сына, Ваньку, родили. Ох, горе пастырю, бросающему паству свою, и хочется сказать, что, мол, дьявол глаза отвел, да не согрешу перед Богом, на мне вина. На мне полностью.

Вздохнул и плеснул по рюмкам снова.

– Эх, Павел, раб божий! Чтобы глаз твой был всегда зорким, ухо чутким, а рука крепкой, – сказал Спиридон и выпил.

Павел поднес было рюмку к губам, но вздрогнул и только слегка пригубил.

– Откуда вы Черного Игумена знаете? – спросил он, отставляя рюмку.

– Да какой он игумен! – в сердцах ответил священник и потер подбитый глаз. – Лжеапостолы принимают вид Апостолов Христовых, потому что сам сатана принимает вид Ангела света. Говорила мне однажды Латка: Берегись, Спиридон, всего рода Черных! Только что мне за дело было до старых кликуш? Не было тогда никаких Краснопоясников, и Червонного кута не было, а из всех деревенских только и можно было поговорить, что со Степаном. Мы сразу с ним сошлись, на этой самой кухне за рюмочкой-другой такие беседы заворачивали, куда там нашим богословам! – Спиридон хмыкнул и с хрустом раздавил зубами маринованный огурчик. Павел поморщился: запах спирта бил в ноздри, и он отодвинул рюмку еще дальше, почти на край стола, потом машинально тронул нарезку, симметрично располагая куски балыка.

– Так вы дружили?

– Можно сказать. Недолго, правда. Как раз Ванька родился, мы с Катенькой в семейных хлопотах погрязли, а у Степана свои заботы с дочерью были.

– С Акулиной?

– С ней. Потому и душу нечистому продал, чтобы дочь свою вылечить.

– Нечистому – это старцу Захарию?

Отец Спиридон рассмеялся густым рокочущим смехом, потом зажал рот ладонью и обернулся через плечо – не идет ли жена? Помотал головой и усмехнулся:

– Не дьявол Захар, а орудие в руках дьявола.

– Я слышал, – перебил Павел, – будто бы старец свою силу от местного колдуна получил. Демьяна Черных. Знали о таком?

– Как не знать, – ответил священник, – коли это Степанов дед? Степка ведь без родителей рос: то ли на пожаре сгорели, то ли еще при каком несчастном случае погибли, только воспитывал его дед Демьян с малолетства.

Павел потер указательным пальцем нос: на миг вернулся горелый запах, и отдаленный грохот барабанов возник и так же быстро пропал.

– И у меня родители… сгорели, – через силу выдавил он. – Как похоже.

Спиридон покосился на него заплывшим кровяным глазом и, опершись локтями о край стола, наклонился к Павлу.

– Если душу надо излить, – тихо заговорил он, – так приходи на исповедь.

Павел усмехнулся:

– Я в Бога не верю.

– Атеист?

– Можно и так сказать. Вы про Краснопоясников расскажите. Я ведь для этого в Доброгостово приехал.

– А я сразу разглядел, что не просящий ты, – подхватил священник и снова взялся за бутылку. – Тех, просящих, сразу видно. Лицо набожное, взгляд пустой, о Боге говорят, а сами бесов чтят и в голове ветер разгуливает. А дураками, раб божий Павел, управлять легче. Кто домовины не видывал, тому и корыто за диво, – Спиридон опрокинул рюмку, занюхал широким рукавом сутаны и вытер слезящиеся глаза. – Да что ж ты не пьешь?

Павел машинально коснулся рюмки, провел пальцем по ободку, но так и не подвинул, убрал руку и спросил:

– Значит, в чудеса не верите?

– Для начала определимся, что такое чудеса, – ответил Спиридон. – Исполнение желаний? Магия? Что это для тебя, раб божий Павел?

«Воскрешение мертвых», – подумал тот, а вслух сказал:

– Не знаю.

– Так я скажу, – подхватил Спиридон и ткнул в сторону окна. – Там чудо. Вот этот яблоневый сад, и пес в конуре, и река Полонь, и лес за косогором, и небо, и моя Катенька, и мы с тобой, раб божий Павел. Чудо – это сама жизнь, само существование человека и мира в целом. Чудо органично встроено в жизнь христианина, потому что это не только мироточение икон и не глас с неба. Это все, что происходит вокруг. И главное, что происходит здесь, – он положил ладонь на грудь, поверх креста. – В тебе самом. Чудо – не обратить течение реки вспять и не передвинуть горы. Чудо – измениться самому, передвинуть свои грехи и пагубные привычки, обратить вспять страсти. Истинность веры не в пророчествах, а в переменах, которые происходят в людях, от которых вроде бы нельзя ожидать покаяний и перемен.

– Бывший преступник покаялся, – заметил Павел. – И за свои грехи поплатился параличом, но обрел дар исцелять больных.

– Если скажут тебе: вот здесь Христос! Не верь! – Спиридон ударил кулаком по столу, и рюмка, стоявшая на краю, подпрыгнула и опрокинулась на пол с жалобным: дзень! Водка выплеснулась на линолеум, Павел отодвинулся на табурете, наклонился, чтобы поднять.

– Сам уж! – прикрикнул на него священник и сорвал с батареи тряпку. – Ну, сейчас точно весь дом сбежится!

И точно, в коридоре прошлепали босые шаги, а в дверях появился заспанный темноволосый мальчуган лет четырех.

– Папа? – с порога сонно спросил он и сунул в рот палец.

– Что ты, Ванька? – Спиридон мигом бросил елозить тряпкой по полу, подошел к сыну в два шага, наклонился и поцеловал в макушку. – А ну бегом к себе! Мать-то где?

– Уснула, – пролепетал мальчик. – А кто у тебя?

– Гости, Ванька, – Спиридон погладил мальчика по волосам. – Ну, идем, идем! Только тихо, тсс!