Онлайн книга «Ихтис»
|
– Ле-ля, – повторил он вслух. Голову слегка повело, в пальцах появилась дрожь, и снова вернулся табачный привкус, точно и не пропадал никогда. Павел вытер рукавом рот и под именем написал «ведьма». Она верила в охранный круг из соли и старинные наговоры, верила, что Степан – черный колдун, представляющий для людей опасность. Она не хотела, чтобы Черный Игумен смог подойти к дому старца, и не хотела, чтобы он появлялся на старообрядческом кладбище. Почему? Ответ пришел сам собой: там находилась могила Демьяна Черных. А еще заколоченная церковь, прозванная в народе Окаянной. Там Павел встретил мертвого брата… Он замер над блокнотом. Воздух уплотнился и пропах табаком, легкие саднило, словно в них насыпали песка, и черные закорючки букв начали складываться в узнаваемые черты: вот «О», выпученное и лишенное век, вот лоскуты «Л», «В» и «Д», затертые рукой и свисающие, как обгоревшая кожа со щек. Жирные подчеркивания слились в сплошную линию, проводом наушников убегающую под капюшон. Андрей ухмыльнулся, показав желтые клетки зубов, и шепнул в самое сердце Павла: «Жить за тебя… буду…» Блокнот захлопнулся, как охотничий капкан, перекусив карандаш пополам. Павел отпрянул, прижимая к груди руку – еще немного, и лишился бы пальцев, а сердце отстукивало испуганное: «Этого не может быть! Этого не может быть… Этого нет!» Обломки грифеля чернели на белой простыне, будто обугленные кости. Задребезжала расхристанная рама. Павел обернулся, заливаясь холодной и липкой волной накатившего страха, ожидая увидеть в окне не то мертвого брата, не то черную кошку, не то покойного колдуна Демьяна, но над подоконником торчала всклокоченная голова Кирюхи. Прижавшись носом, он открыл рот и выдохнул прямо в стекло, оставляя на нем влажные разводы: – Дя-дя-а! Пус-ти, дядя! Важное дело есть! Павел сомнамбулой прошел к окну. Деревянные пальцы не гнулись, соскальзывали с задвижки. Кирюха нетерпеливо приплясывал по ту сторону стекла: глаза выпучены, верхняя губа оскалена по-собачьи. Подтолкнув раму снаружи, Кирюха ввалился через подоконник и, захлебываясь слюной, сразу зачастил: – А что я видел, дядя! А что видел! Прикрыв рамы, Павел остался у окна, глядя не на Кирюху, а мимо, где на кровати остался отброшенный блокнот. – Я ведь едва свалил! – тараторил Кирюха. – Засек меня, дядя! Гадом буду, засек! Только поймать не смог. Я сначала по улице, потом огородами, огородами! Потом через забор… И как в омут провалился! – Куда провалился? – механически отозвался Павел, не сводя взгляда с блестящего панциря кожзама. – Да в подпол же! – крикнул Кирюха. – Не слышишь, рассказываю? Павел на автомате крутанул колесико на минимум. – Не ори. Не на пожаре. – Да я и не ору, дядя, – удивленно ответил Кирюха. – Ты же глухой вроде, так я и рассказываю, чтобы… – А ну-ка, глянь туда! – перебил Павел, сморщившись от собственного слишком громкого голоса. – Что видишь? Кирюха умолк и с явным неудовольствием полуобернулся назад. – Блокнот видишь? – Не слепой. – А ну открой! Кровь ударила в голову, как в барабан: Павел сжал на коленях взмокшие кулаки, наблюдая, как Кирюха тянется к блокноту. Вот взял в руки, вот открыл наугад… – Ле-ля, – по слогам протянул Кирюха и оскалил в ухмылке молодые зубы. – Твоя цыганка? Павел выхватил блокнот: – До чего любопытный! – а про себя подумал с облегчением: «Почудилось». Пролистнул на всякий случай, но не увидел ничего, кроме собственных записей. На слове «ведьма» карандаш пошел вкривь и вкось, уродуя гладкий почерк Павла. Переутомился. Разнервничался. Вернется с материалом – как раз лето, а там можно в отпуск и на море… – Так это моя работа, любопытным быть! – ответил Кирюха, продолжая довольно скалиться. – За это мне и платишь, дядя. Павел промолчал, и, спрятав блокнот за пазуху, сгреб обломки карандашей. Вздохнул, ладонями растирая лицо, потом попросил тоскливо: – Кирилл, у тебя закурить есть? Мальчишка с готовностью полез в карман. – Держи, дядя. Последнюю от сердца отрываю. Чиркнул зажигалкой, подсаживая на кончик сигареты алого светлячка. Павел затянулся. Горло сразу обожгло, и он согнулся в кашле. – Что ты, дядя? Что ты! – в удивлении лопотал Кирюха, заботливо хлопая Павла между лопаток, пока тот выплевывал прогорклый дым и вытирал брызнувшие слезы. – В первый раз, что ли? – В… первый, – сипло ответил Павел. Отдышался, высморкался в платок, и затянулся снова – на этот раз осторожно, корнем языка ощущая табачную горечь. Сердце теперь колотилось спокойнее, тише, голова приятно кружилась с непривычки, и Павел заухмылялся, представив себя перепуганного, бледного, с обломанным карандашом в руке. Проклятые Краснопоясники: так хорошо мозги промывают, что даже после их проповедей галлюцинации мучают. – Так что ты видел? Расскажи. Кирюха прикурил тоже – врал, что отдал последнюю, – и повторил уже спокойнее: – Говорю же, за Черным Игуменом я следил, как ты и велел. И до того доследился, что еле ноги унес. – Я Игумена около получаса назад в Червоном куте видел. Ты-то когда успел? – Утром еще. Я, дядя, свою работу четко выполняю. Как мать на утреннюю дойку уходит, так я сестру покормлю и тут как тут. Слежу, как Бобик из конуры. За это, дядя, ты мне еще полтинник должен. Павел замер, не донеся сигарету до рта: – Грабитель! – Сам сказал, что надбавишь, если необычное увижу. Я и увидел. «И не ты один», – подумалось Павлу снова, вслух же сказал: – Будет надбавка, не тяни. Говоришь, чуть не поймали тебя? Кирюха закивал, тыкая сигаретой куда-то за спину: – Там, с другого конца деревни. Ты, наверное, помнишь, как мы от станции ехали, я тебе старую школу показывал. – Павел не помнил, но согласно кивнул. – Сейчас там магазин, а неподалеку Лешиха живет, к ней еще Тимоха из Гласова заезжает. Да и много кто заходит, самогон у нее первый сорт. Я когда увидел, куда Сам направляется, офигел. Неужто за самогоном? А ведь непьющим прикидывался. Павел снова кашлянул, растерянно огляделся, выискивая, куда бросить окурок: комната полнилась туманом, тумбочка, шкаф и пирамида подушек качались в растекающемся дыму, Кирюхины слова падали в вату, но все-таки Павел слышал каждый слог, точно мальчишка говорил прямо в динамик: – Да где там! Не к Лешихе он шел, а прямо к дому старой Латки. Помнишь, дядя, рассказывал тебе? Та, что в прошлом году померла. Павел крякнул и раздавил окурок о край вазочки. |