Книга Наблюдательный отряд, страница 97 – Дарья Плещеева

– Ей не вредно и поголодать, – по-русски отрубил Лабрюйер.

– Я схожу в кухмистерскую, хоть каких щей принесу в котелке, – с тем Росомаха вышел.

– Итак, что означали поиски кардинала Мазарини? – более сурово, чем требовалось, спросил Лабрюйер.

– Мне приказали…

– Что вам приказали?

– Искать в Риге итальянцев. Всюду слушать… где по-итальянски вдруг заговорят… или акцент… Мне велели найти частного детектива, чтобы он искал…

Вошли Енисеев, Барсук и Хорь. По физиономии Аякса Саламинского было видно – предвкушает очередную анекдотическую историю.

– Вы нашли меня. Что было дальше?

– Вас господин Петерсон увидел со мной и сказал: ты кого нашла, старая?.. Я не могу это слово повторить! Он сказал: это же наш главный враг! И он увез меня и спрятал! А разве я виновата?

– Ясно. Вы жили у него, на Виндавской?

– Нет, я на другой улице жила. Потом приехали госпожа Луговская с господином Леманом, отвезли меня на Виндавскую и запретили выходить. Я их боюсь, они ведь могут убить!

– Могут, – согласился Хорь. – Вы чудом уцелели. А где вы жили до того, как вас на Виндавскую переправили?

– Я не знаю…

– Как это – не знаете?

– Не знаю, черт побери и еще раз побери! – воскликнула госпожа Крамер. – Я только знаю, что из окна было видно кладбище!

– Приятный пейзаж, – заметил Лабрюйер.

– Многообещающий, – поправил Енисеев. – Господа, у нас ведь есть карта?

– Есть, я сам покупал, – отозвался Хорь.

Перед госпожой Крамер расстелили карту Риги и окрестностей, показывали поочередно все кладбища и уже махнули на это дело рукой, когда она вспомнила про железную дорогу. А потом госпожа Крамер пожаловалась, что ее сильно беспокоили церковные колокола.

– Да это, поди, Ивановское кладбище! – воскликнул Барсук.

– Московский форштадт! Там роту эфиопов спрятать можно, и никто не догадается, – добавил Лабрюйер. – Акимыч, мчимся к Андрею! Он скажет, к кому в тех краях можно обратиться!

– Там православный храм, я без всякого Андрея управлюсь, – усмехнулся Барсук. – Где храм и кладбище, там милые старушки. Оно обо всем исправно донесут!

– И вот что, Акимыч. Там поблизости, может, даже на самом кладбище наверняка стоит брошенный мотоцикл, – сказал Хорь. – Кстати, было бы хорошо, если бы ты его прибрал к рукам. Отряду пригодится.

– Хозяйственный… – то ли насмешливо, то ли одобрительно заметил Енисеев.

– Хозяйственный, – согласился Хорь. – Акимыч, поезжай с Росомахой. Если Петерсон там – чего доброго, будет отстреливаться.

– И я с ними пойду, – вызвался Лабрюйер. Выполнять боевое задание с риском для жизни было приятнее метаний в сомнениях. Опять же, оправдание – не мог нанести визит по уважительной причине.

Пули из окошка он боялся меньше, чем объяснения с любимой женщиной.

Тут Енисеев уставился на Лабрюйера. Физиономия у него была озадаченная.

– Разве тебе больше заняться нечем, брат Аякс?

Как и следовало ожидать, Хорь встал на сторону Лабрюйера.

– Леопард отлично знает Московский форштадт. Я сам хотел послать его с Акимычем и Росомахой, – строптиво заявил он. – Но сперва нужно что-то решить с госпожой Крамер.

– Снимем ей номер во «Франкфурте-на-Майне», – предложил Енисеев. – Потом отправим в столицу. Пускай там с ней разговаривают.

Зазвонил телефон, Лабрюйер снял трубку и тут же протянул ее Хорю:

– Тебя начальство требует.

Разговор был короткий, Хорь только кивал. Потом, повесив трубку, он повернулся к Лабрюйеру с Енисеевым и сказал:

– Ну вот, господа… Меня вызывают в столицу… то есть уже сейчас, вечерним поездом…

– В добрый час, – ответил Енисеев.

Хорь стянул с головы нелепый вороной парик, шваркнул его об пол и ушел в лабораторию.

– Так-то, брат Аякс… – пробормотал Енисеев. – Выросло дитятко… Он давно был у начальства на примете…

– Да, отличный товарищ, – согласился Лабрюйер. – Ему ведь простили ту проваленную операцию?

– Простили. Он написал донесение… ох, видел я это донесение!.. Очень он тогда расстроился, требовал, чтобы его забрали из Риги, и соглашался служить в осведомительном агентстве истопником, если иначе не способен принести пользу Отечеству. Да только я этой филькиной кляузе ходу не дал. Свое донесение послал, да еще с кем надо по телефону поговорил. Замечательный мальчишка, просто замечательный… настоящий боец…

– Ты не знаешь, куда его теперь?..

– Как я могу это знать? Не удивлюсь, если в Вену.

Енисеев подобрал парик и дважды ударил его о колено – выбил пыль.

– Казенное имущество, – усмехнулся он.

Хорь меж тем быстро переодевался в мужской костюм. Весь свой маскарад он сгреб в кучу, смотал тугой узел и задумался – куда бы эту дрянь выбросить? Сообразил – можно отнести к Христорождественскому собору, где днем всегда сидят нищие, они даже «хромой» юбке найдут применение.

Он натянул сапоги, заправляя в голенища штанины, надел теплую вязаную фуфайку – вроде тех, что носят авиаторы, поверх нее – черную кожаную куртку на овчине, в которой и на высоте в пять верст не замерзнешь. Нахлобучив меховую шапку, он вышел к Лабрюйеру и Енисееву.

– Пойду прогуляюсь! – буркнул он и, прихватив узел, вышел из салона на Александровскую.

Лабрюйер и Енисеев переглянулись.

– Нервничает, – сказал Енисеев. – Очень он этого вызова ждал…

– Понятное дело, – согласился Лабрюйер.

Хорь огромными, истинно мужскими шагами, походкой, блаженство которой может оценить лишь тот, кому приходилось семенить в юбке, приближался к Эспланаде. Днем парк был полон народа – сюда приводили побегать и покататься на санках детишек, здесь прогуливались после занятий гимназисты и гимназистки. Оставив узел с тряпками нищим, Хорь постоял у собора, хотел было зайти, но вместо того решил прогуляться по Эспланаде. Просто прогуляться, бездумно прогуляться, потому что в Риге все дела завершены, а в городе, куда его пошлют, еще не начались. Он мог себе позволить четверть часа или даже целых двадцать минут настоящего отдыха – в своем собственном, немаскарадном виде.

Ноги сами понесли к Елизаветинской – он не собирался идти к дому, где жили Минни и Вилли, он хотел обойтись без прощания, а вот как-то так получилось, что вышел к углу Елизаветинской и Николаевской…

Слева был огромный Художественный музей – мечта рижского бюргера о торжественном римском великолепии; его построили и открыли совсем недавно, и формально считалось, что он – гордость города, а журналисты обозвали его неуклюжим эклектиозавром. Справа была Елизаветинская. И если посмотреть вперед, то там, где она плавно поворачивает, можно увидеть тот самый дом.