Книга Сальватор. Том 2, страница 140 – Александр Дюма

А уж если потом Господь и призовет вас к себе, вы уйдете не одна: думаю, он будет ко мне милостив и призовет меня вместе с вами.

– Господин маршал! – молвила княгиня, и из ее глаз покатились слезы умиления. – Я недостойна вашей любви, вот почему умоляю выслушать меня.

– Нет, Рина, я не стану вас слушать. Усни с миром, девочка моя, и храни тебя Господь!

Слезы хлынули из глаз княгини сплошным потоком, и маршал почувствовал их даже на своей руке, которой сжимал хрупкую ручку жены.

– Ты плачешь, Рина! – взволнованно проговорил он. – Может, я в состоянии облегчить твои страдания?

– Да, – кивнула умирающая, – я очень страдаю, мне невыносимо больно.

– Говори, дорогая.

– Прежде всего, господин маршал, – произнесла княгиня, высвободив свою руку и достав с груди небольшой золотой ключик на цепочке, – возьмите этот ключ и отоприте мой комод.

Маршал взял ключ, встал и сделал, как она говорила – Выдвиньте второй ящик, – продолжала г-жа де ЛамотГудан.

– Готово, – отозвался маршал.

– Там должна лежать пачка писем, перехваченных черной лентой, так?

– Вот она, – сказал маршал, приподнимая письма и показывая их княгине.

– Возьмите их и сядьте со мной рядом.

Маршал исполнил приказание.

– В этих письмах моя исповедь, – продолжала несчастная женщина.

Маршал протянул было пачку жене, но та оттолкнула ее со словами:

– Прочтите их, потому что я не в силах пересказать вам содержание.

– Что в этих письмах? – смущенно переспросил маршал.

– Признание во всех моих грехах и доказательства их, господин маршал.

– Раз так, – с волнением проговорил маршал, – позвольте мне отложить чтение до другого дня. Вы сейчас слишком слабы, чтобы заниматься своими грехами. Я дождусь вашего выздоровления.

Он распахнул редингот и положил письма в карман.

– Я умираю, господин маршал, – пронзительно вскрикнула княгиня, – и не хочу предстать перед Господом, имея на совести тяжкого греха.

– Если Бог призовет вас к себе, Рина, – грустно прошептал маршал, – пусть Он простит вам на небесах так же, как я прощаю на земле, все прегрешения, какие вы могли совершить.

– Это больше чем прегрешения, господин маршал, – упавшим голосом продолжала г-жа де Ламот-Гудан, – это преступления, и я не хочу умирать, не признавшись в них вам. Я опорочила вашу честь, господин маршал.

– Довольно, Рина! – выкрикнул маршал. – Хватит, хватит! – прибавил он мягче. – Повторяю, что не хочу ничего слышать. Я вас прощаю, благословляю и призываю на вашу голову милосердие Божие.

Слезы благодарности снова брызнули из глаз княгини. Она повернула к маршалу голову, посмотрела на него с невыразимой нежностью и восхищением и попросила:

– Дайте руку!

Маршал протянул ей обе руки. Княгиня схватилась за одну из них, поднесла к губам, горячо поцеловала и воскликнула в страстном порыве:

– Господь призывает меня к себе… Я буду о вас молиться!

Уронив голову в подушки, она прикрыла глаза и без всякого перехода уснула навсегда, как угасает ясный день в сумерках.

– Рина, Рина! Любимая моя! – закричал маршал, находившийся во власти самых противоречивых чувств после описанной нами сцены. – Открой глаза, посмотри на меня! Да ответь же ты!

Я тебя простил, я прощаю тебя, бедняжечка! Слышишь меня?

Я все тебе прощаю!

Он привык к тому, что его жена почти всю свою жизнь молчала, и теперь, глядя в ее безмятежное лицо, не заметил ничего, что свидетельствовало бы о смерти. Он привлек к себе жену и поцеловал в лоб.

Но на него вдруг повеяло могильным холодом, а когда он поднес свои губы к губам и не ощутил ее дыхания, он наконец понял, что произошло с его несчастной супругой. Он осторожно опустил ее голову на подушку, воздел над нею руки и произнес:

– Что бы ты ни совершила, я прощаю тебя в эту критическую минуту, несчастное и слабое создание! Какой бы грех, какое бы преступление ты ни совершила, я призываю на твою голову благословение Божие.

В это мгновение послышался детский голосок:

– Мама, мама! Я хочу тебя видеть!

Это была Пчелка. Она с нетерпением ожидала в будуаре, когда закончится разговор княгини с мужем.

Две сестры торопливо вошли в спальню, так как Регина сопровождала Пчелку.

– Не входите, не надо, девочки! – рыдающим голосом выкрикнул маршал.

– Я хочу видеть маму, – захныкала Пчелка и побежала к кровати княгини.

Однако маршал преградил ей путь. Он обхватил ее за плечи и подвел к Регине.

– Ради Бога, уведите ее, дитя мое! – взмолился он.

– Как она? – спросила Регина.

– Ей лучше, она уснула, – солгал маршал, и голос его задрожал. – Уведите Пчелку.

– Мама умерла! – простонала девочка.

Регина с Пчелкой на руках подскочила к кровати.

– Несчастные дети! – тяжело вздохнул г-н де Ламот-Гудан. – У вас нет больше матери!

Сестры в один голос зарыдали.

На их крики маркиза де Латурнель и камеристка в сопровождении аббата Букмона явились в спальню.

При виде лицемерного аббата Букмона маршал на время позабыл о собственной боли и вспомнил о жалобах княгини, после того как аббат вышел из ее спальни. Маршал подошел к священнику и, строго на него взглянув, с важностью проговорил:

– Это вы, сударь, заняли место монсеньера Колетти?

– Да, господин маршал, – подтвердил священник.

– Ну что же, сударь, ваш долг исполнен. Женщина, которую вы исповедовали, мертва.

– С позволения господина маршала, – сказал аббат, – я проведу ночь у тела несчастной княжны.

– Ни к чему, сударь. Я сделаю это сам.

– Обычно, господин маршал, – продолжал настаивать аббат, видя, что его прогоняют второй раз за день, – эта печальная обязанность выпадает на долю священника.

– Вполне возможно, что так оно и есть, господин аббат, – не допускавшим возражений тоном проговорил маршал. – Но, повторяю, ваше присутствие здесь отныне ни к чему. Честь имею кланяться!

Он повернулся к аббату Букмону спиной и пошел к двум сестрам, прощавшимся с матерью. Аббат был взбешен оказанным ему приемом. Он с вызовом нахлобучил шляпу, как Тартюф, с угрозами покидавший дом Оргона:

Отсюда скоро уберетесь сами,

Хоть мните вы хозяином себя! –

и вышел, громко хлопнув на прощание дверью.

Такая выходка, несомненно, требовала наказания. Но маршал де Ламот-Гудан был в эту минуту слишком поглощен своим горем и не обратил внимания на наглое поведение аббата Букмона.