Онлайн книга «Повести о карме»
|
– Копчёный угорь? – Да, господин. – Акайо вручил? – Его жена. – Ты хотя бы поблагодарил? – Да, господин. Лицо каонай заменяла маска. А по голосу я не сумел определить: врёт он или говорит правду. – Мы тут задержимся. Мигеру кивнул. Над головой громыхнуло: так низко, словно туча задела крышу ближайшего дома. – Будет дождь. – Да, господин. Я огляделся. Уже стемнело, на улице зажгли масляные фонари. Один, похожий на громадный рыбий пузырь, висел над лавкой Акайо. В его свете тени делались чёрными, резкими, неприятными. Ага, вон проход между двумя домами. – Иди за мной. Проход заканчивался тупиком. Это даже лучше. Крыши домов здесь сходились близко-близко, почти касаясь друг друга. Если ливанёт… Тут-то и грянул ливень! Мы с Мигеру прижались к заборам друг напротив друга, прячась от дождя под карнизами крыш. Зря я это затеял. Какой дурак в такую погоду из дому выйдет? Разве что младший дознаватель Рэйден! Надо было уходить. Но дождь припустил не на шутку. Настоящий водопад! Мне, глупому карпу, вовсе не улыбалось начинать долгий и мучительный путь против течения. Стану я драконом, не стану, а вымокну до нитки, это точно. С другой стороны, я и здесь вымокну. Потоки жидкой грязи обтекали мои сандалии. Не находя выхода из тупика, они превращались в одну здоровенную лужу. Долго так лить не может! Переждём, да. Утихнет – и сразу домой. Акайо, небось, спать лёг. Я бы на его месте точно лёг. Не знаю, как насчёт торговца, а в смысле ливня я оказался прав. Грохот небесного водопада поутих, блестящая стена распалась на отдельные струи. Барабаны моего небесного покровителя лениво перестукивались в вышине, стихали, удалялись. Ещё чуть-чуть подождём… Подождём под дождём! А вот кому-то ждать стало невтерпёж. Под фонарём объявилась парочка кайцубури [49]. Сырость, вот поганки и полезли: соломенные шляпы скрывают лица, грубые серые куртки висят мокрыми тряпками. Хлопковые штаны заляпаны грязью выше колен. Один застучал в ворота рыбной лавки, гаркнул что-то. Открывать ему не спешили. Поганка заколотил сильнее; его приятель заорал дурным голосом: – Открывай! А то хуже будет! Выйдя из укрытия, я направился к наглой парочке. Руки я держал на рукоятках плетей. Безликий остался в тупике, лишь выдвинулся ближе к краю, чтоб лучше видеть. Это правильно: чем он мне поможет? – Кто такие?! Поганки обернулись ко мне. – Зачем ломитесь к честным людям? Отвечайте! – Пошёл отсюда, щенок! – Убирайся, пока цел! Кровь ударила мне в голову. Я рванул из-за пояса плети… Хотел рвануть. Меня обхватили сзади, прижали руки к телу. Я дёрнулся, попытался отбиться локтем. И получил увесистый пинок под колено. Грубые руки вырвали, отобрали плети, отшвырнули в сторону, к тупику. В левом ухе ударил гонг. Нет, это ухо – гонг. А ударил кулак. Земля ушла из-под ног. Грязь. Холодная, липкая. На руках, на лице, под животом. Рёбра взорвались острой болью. И ещё раз. – Сопляк! – Мальчишка! – Торчащий гвоздь забивают! – Aléjate de él, bastardos! [50] 2
«Мотылек присел на меч…»  «Всякий самурай умеет сражаться двумя плетями, – говорил Ясухиро Кэзуо, когда ему надоедало браниться и хотелось внимания. – Хуже, лучше, не об этом речь. Каждый третий умеет сражаться рукоятями свёрнутых плетей, как палками. Каждый пятый умеет сражаться двумя настоящими палками. Каждый десятый – деревянным мечом. Каждый первый считает, что он умеет всё это и даже больше. Но мало кто умеет биться двумя деревянными мечами, большим и малым. И никто уже не умеет биться парой стальных мечей. Никто, ни одна живая душа на всей Чистой Земле. Ничто не наполняет мое сердце большей скорбью, чем это.» И он декламировал одно из полузабытых стихотворений прошлого: Вечерней порой
Мотылек присел на меч.
Трепещет клинок.
«Искусство боя парой стальных мечей, большим и малым, – говорил Ясухиро Кэзуо, когда бывал в дурном настроении, что случалось чаще, чем хотелось бы его ученикам, – утеряно. То, что сохранилось, недостоверно. То, что известно мне, скорее догадки и предположения. Теория без практики мертва. Лягушка в колодце не знает большого моря. Только бой насмерть способен подтвердить или опровергнуть мои суждения, но бой насмерть в моём положении исключён. Убить кого-то ударом „ласточкиного хвоста“, выяснить, что был прав, и унести это знание в ад? Оставить тело, познавшее истину, бездарности, погибшей от твоего меча? О, судьба! Я пла̀чу от смеха, выслушивая твои шутки!» И он декламировал: Да, жизнь мотылька
Коротка, как взмах меча.
Ну и что с того?
«Если держишь меч двумя руками, – говорил сенсей Ясухиро, глядя на нас, как цапля глядит на мелких лягушек, – сложно свободно направлять его направо и налево. Истинный метод – держать по мечу в каждой руке. Длинный меч надо вести широко, а короткий – узко. Лучше использовать два меча, чем один, когда бьешься с толпой, и в особенности – когда хочешь взять пленного. Эти вещи нельзя объяснить в теории. На одном предмете познай десять тысяч. Вы должны учиться усердно!» И он замолкал, сердито хмурясь. Мы тоже молчали. Сенсей ждал, делался мрачней ночи – и не дождавшись, декламировал: Стал проще, проще.
Потянулись люди, да.
Кто эти люди?!
Со временем я понял, чего ждал сенсей. Он говорил не своими словами и надеялся, что кто-нибудь из нас опознает цитату, продолжит её. Но я так и не нашёл родник, из которого черпал Ясухиро, и даже настоятель Иссэн, кладезь знаний, не смог подсказать мне первоисточник. «Я монах, – вздыхал Иссэн. – Откуда мне знать про мечи?» Сейчас, лёжа в грязи перед рыбной лавкой, я увидел то, о чём говорил Ясухиро. Да, рукояти моих плетей не были стальными мечами. Но мне трудно было избавиться от наваждения. Казалось, дерево превратилось в сталь. Для волшебника, владеющего сотней изменений и тысячей превращений, это было бы пустяковым делом. Для безликого Мигеру, выступившего вперёд, это было обыденностью, чем-то, что он впитал с молоком матери и наставлениями отца. |