Онлайн книга «Повести о карме»
|
– Рыбу разделывал, – добавил второй. И хмуро уставился на осьминогов. Казалось, это они виноваты в несчастье хозяина. – Очень жаль. Вы обратились к лекарю? – Лекарь заверил, что всё заживёт. – В лучшем виде!.. Чему тут удивляться? Чужое тело, чужое дело. Я вспомнил семенящую походку бабушки, когда она первые дни обживала отцовское тело. Разделка рыбы, непривычная работа. Небось, ещё и пьян был. Нет, удивляться тут решительно нечему. – Передайте хозяину мои сожаления по поводу его досадного ранения. Советую ему быть поосторожнее. Надеюсь, на этом его неприятности закончатся. – Ага, передадим! – Передадим, Рэйден-сан! – Слово в слово! – Куда поставить корзины? Я показал, куда. Выпроводил слуг со двора. Обернулся к О-Сузу и Мигеру, молча взиравшим на всё это богатство, благоухающее морем. – Поход на рынок отменяется. Мигеру, выпотроши окуней! Потом О-Сузу скажет тебе, что делать дальше. Я сурово посмотрел на О-Сузу. Служанка старалась держаться как можно дальше от безликого, но взгляд мой поняла правильно: – Да, господин! Я ему скажу. Мигеру кивнул. – Вот и хорошо. Вечером нас ждёт пир горой! На обратном пути из додзё надо будет купить саке для отца. Может, и мать выпьет чашечку. Какой же пир без саке? 2
«В другой раз, господин!» Вечер стоял чудесный. Тёплый, сухой. Воспоминания о пиршестве – м-м-м, объедение! – располагали к возвышенным чувствам. Полный живот и выпитое саке – к неподвижности. Лежа на циновке, которую Мигеру по моему приказу выволок на задний двор, я глядел в небо. Любовался ущербной луной. Напоминал себе, что ущербность – признак естественности бытия, а значит, луна прекрасна. Сказать по правде, полная луна мне нравилась больше. Вот кто мне совсем не нравился, так это безликий. Усевшись на пороге беседки, вполоборота ко мне, он произносил слова, о смысле которых я мог только догадываться. И какой злой дух толкнул меня на беседу с каонай? – Маниру? Фирибину? – Филиппины, – поправил Мигеру. – Лопес де Легасли, королевский adelantado… – Кто?! – Первопроходец [45]. Он назвал этот архипелаг в честь его величества Филиппа Второго. Из Манилы наши корабли приплыли к вам. Это было давно, в период большой резни. О фуккацу ещё ничего не знали… – В Эпоху Воюющих Провинций, – теперь пришёл мой черёд поправлять безликого. – Что ещё за резня? Так нельзя говорить! Речь безликого была представлением сродни театральному. Его губы и язык легко справлялись со звуками, которые я бы не произнёс даже под угрозой позорной казни. В то же время Мигеру спотыкался на самых простых словах. Вчера на закате я пугал его кэракэра-она – бесовкой-пересмешницей, которая изводит людей жутким хохотом – и сам чуть не помер от смеха, когда слуга в десятый раз пытался повторить за мной: каракка-рона, харакири-она, рокурокура-донна… Кажется, убийца Мигеру – тот человек, чьё тело захватил мой каонай – тоже был косноязычен. Я попытался представить, кто бы это мог быть, и не сумел – воображение отказывало. – Да, в ту эпоху. До нашего прибытия вы не знали ни табака, ни томатов, ни огнестрельного оружия. – Мы и сейчас его не знаем, – отмахнулся я. – И знать не хотим! Указом сёгуна тэппо [46] запрещено. Да и кто рискнёт им воспользоваться? Из такого слишком легко убить, даже если и не хочешь. Разве что на охоте? И то – промахнулся, попал в загонщика, сборщика хвороста, крестьянку на холме… Всё, хватит о прошлом! Как, говоришь, назывался твой корабль? – «Меч Сантьяго». Мы патрулировали в Лусонском проливе, между Лусоном и королевством Рюкю. Топили ваши лодки, когда те пытались прорваться через блокаду… – Топили, – хрипло повторил я. – Наши лодки. Про блокаду у нас знал каждый ребёнок. Когда волей будды Амиды страна Восходящего Солнца превратилась в Чистую Землю, внешний мир ополчился против нас. Заключив союз с коварной империей Тюгоку [47], южные и западные варвары закрыли своими кораблями все морские пути, ведущие с наших островов. Если какой-то смельчак пытался прорвать это кольцо – или хотя бы проскользнуть тайком! – он шёл на дно, на корм рыбам. Вооружённые большим количеством пушек, с командой головорезов на борту, имея приказ не выпускать из карантина ни одной живой души, корабли подобные «Мечу Сантьяго» превратили Чистую землю в тюрьму, откуда не было выхода. Топили, как правило, на расстоянии, не позволяя командам сойтись в абордажном бою. Ядра крушили борта и такелаж, начинался пожар – и огонь завершал то, что начали пушки. Если же всё-таки моряки сходились в рукопашной – будь ты хоть самый лихой самурай, ни победы, ни пощады от варваров ждать не приходилось. Много ли навоюешь с плетями и палками? В первое десятилетие после того, как будда откликнулся на просьбу яростного Кэннё, правительство ещё ставило на боевые суда до десятка лёгких пушчонок, вооружало экипажи стальными мечами и ружьями, сохранившимися с прошлых воинственных времён. Пользы это не прнесло: слишком неравными были силы. Задолго до моего рождения бакуфу перестало слать флот на верную смерть. А джонки с парусами из циновок и утлые весельные лодчонки, полные бедолаг, рискнувших попытать счастья в бегстве с родины, не были страшны «Мечам Сантьяго», могучим и беспощадным. Испанцы. Голландцы. Португальцы. Англичане. Китайцы. В нейтральных водах – и дальше, на территориях, находящихся под их опекой – они могли убивать нас в своё удовольствие. Так убивают диких гусей на охоте, не заботясь о последствиях. Фуккацу вне Чистой Земли не существовало: убийца оставался самим собой. Вернее, фуккацу не существовало для варваров. Мы же были Чистой Землёй во плоти. Мы несли дар будды Амиды в наших душах и телах – всюду, куда бы ни последовали. Настоятель Иссэн рассказывал мне об ужасе, охватившем китайское побережье и острова, соседствующие с нами, когда там поняли, что за подарок мы привозим с собой – словно чёрную отраву в потайной шкатулке. Если кто-то из торговцев, пиратов, наёмных работников или беглых преступников, родившихся на Чистой Земле, убивал местного жителя – дух убитого переселялся в тело убийцы. Если местный житель убивал кого-то из наших, ничего такого не происходило. Первое испугало местную власть, для которой любое нарушение привычного хода дел было сродни мятежу. Второе дало власти в руки оружие против носителей фуккацу. Боясь, что зараза превратится в эпидемию, что и местным однажды станет запретно убивать чистоземельцев без кошмарных последствий, правители отдали жестокое распоряжение. |