Онлайн книга «Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной»
|
— Я? Никогда! — Самоубийство — удел слабых? — Нет. Просто я не вправе так поступить. — Ах, ну да — вы же хранительница уникальной коллекции картин! — Представьте себе, что и по этой причине тоже. Так, значит, вы меня подозреваете в устранении соперницы? — Не обязательно. Доведение до самоубийства — тоже криминальная статья. — Кто может заранее сказать, что для любящего человека явится последней каплей… Как сказал поэт, «любимых убивают все». — Да, это, к сожалению, часто случается и в наши дни, — сказала Апраксина и прочитала нараспев: Любимых убивают все, но все молчат о том: их убивают злом, добром, и ядом, и судом, самой любовью иногда, лишь простаки — ножом. — «Самой любовью иногда»… — повторила Анна. — Этого перевода я не слышала. Чей он? — Мой, — скромно сказала Апраксина. Она только забыла добавить, что перевод этот сделан ею экспромтом: память в последние годы стала все-таки графиню изредка подводить, и вот сейчас она не могла сразу вспомнить ни английского текста, ни русского перевода, а ей уж очень хотелось процитировать Уайльда. Анна откинулась на спинку стула, подняла голову и долго смотрела куда-то внутрь цветущего каштана. Потом произнесла медленно, явно подбирая слова: — Да, мы с Константином любили друг друга, а Наталья знала об этом, и наша любовь ее убивала. Вы с Оскаром Уайльдом правы. — А что именно могло в вашем поведении вызвать у нее желание покончить с собой? — Да что угодно! Но спросить можно и по-другому: ожидали мы с Константином такого финала? Желали мы его? И ответ на оба вопроса будет — нет. — А вот это еще надо доказать. И сделать это будет тем проще, чем больше я буду знать о вашем романе. — Именно вы? Почему? — Я же русская, — просто ответила Апраксина — Кто же вас поймет так, как я? Расскажите же мне ваш печальный роман. Я уверена, у вас самой есть сильная потребность высказаться. — Почему вы так думаете? — Исхожу из опыта: представляете, сколько несчастных романов я выслушала за свою жизнь, помогая полиции? — Русская мисс Марпль! — Сомнительный комплимент. Но разве вам в самом деле не хочется облегчить перегруженную душу? — Может, и хочется. Но зачем я стану это делать перед совершенно чужим мне человеком? — Затем, что другого подходящего человека нет. А может, вы уже успели исповедаться перед Мишей? — Миша большой ребенок, да еще и сам обремененный детьми, зачем же я стану нагружать его своими бедами? — А он бы вас пожалел! — Я знаю, — улыбнулась Анна. — Добрее нашего Мишеньки во всей эмиграции не сыщешь! — Уж будто бы! — Ладно, уточню — в последней эмиграции. Ваши и вправду как-то участливей к ближнему. — Тогда почему бы вам не довериться мне? Представьте себе, что я ваша старая тетушка, которую вы про себя считаете слегка выжившей из ума. — Слегка полоумной, — поправила Юрикова. — Поправка принята. И эта слегка полоумная «тетушка» совсем неплохо к вам относится. — Вы — неплохо относитесь ко мне? — удивилась Юрикова. — Представьте себе. Знаете, даже когда преступник уже находится в тюремной камере — в чистой и светлой немецкой тюремной камере, я подчеркиваю эту немаловажную деталь, — между ним и ведущим дело следователем неизбежно возникают обыкновенные человеческие отношения: токи взаимопонимания или, напротив, резкого взаимного неприятия. Вот у нас с вами сразу же сложился первый тип отношений. — Вы думаете? — Уверена! Бывает, что следователь с самого начала предубежден против подследственного и не может этого предубеждения перебороть: в этом случае ему лучше передать дело коллеге, ведь в его руках — судьба человека. А вот симпатия — это всегда хорошо для дела. При этом неважно, виновен подследственный или нет: для пользы следствия все равно крайне важно, чтобы отношение к подозреваемому со стороны следователя было не просто корректным, но и человечным. Он никогда не должен становиться его личным врагом! — И вам это часто удается? — Всегда! — Даже если перед вами, например, убийца? — В этом случае мое к нему расположение особенно ценно для расследования. — Будто бы? — Да. Следователь — это исследователь преступления: он должен выяснить не только его механику, характер и мотивы, но также и психологическую картину преступления и все сопутствующие моменты. И, конечно, смягчающие обстоятельства. Бывает, что виноват не столько сам исполнитель, сколько ситуация, в которую он попал, окружение, среда… — Среда, четверг, пятница! Да не верю я, что на Западе суды придают этому значение! — Еще как придают! Иногда послушаешь адвокатов, так это общество виновато перед сексуальным маньяком, загубившим десяток женщин, — он, видите ли, не мог реализовать себя другим способом! У него, бедняжки, оказывается, с детства был комплекс неполноценности. И «бедняжка» получает минимальный срок заключения. Весьма характерно для общества, где безработным женщинам в отделах по безработице вот-вот начнут предлагать работу стриптизерок. Я вам не о западном судопроизводстве толкую, а только излагаю свои мысли о том, какими должны быть отношения следователя и подозреваемого. — Так я все-таки подозреваемая? — А как же, дорогуша? Юрикова рассмеялась, немного истерично, но искренне. — Какая вы… странная. — Вы хотели сказать, смешная? Говорите, я не обижусь, я это часто слышу от моих внучек, И все-таки попробуйте поверить, что, если вы и Каменев действительно не виновны, именно я могу помочь вам это доказать. Вы оба русские, и, конечно, я испытываю к вам естественную симпатию. А лично вы мне симпатичны еще и потому, что мы с вами принадлежим к сходным женским типам: в молодости я тоже наделала немало глупостей из-за мужчин, но на первом месте для меня всегда была моя работа. Так что, поверьте, мне совсем нетрудно представить вас своей племянницей. Юрикова вздохнула и чуточку насмешливо проговорила: — Нет, дорогая моя тетушка-самозванка, я не воспользуюсь вашим предложением и откровенничать с вами не стану. У меня для этого есть духовный отец. — А вы к какой церкви принадлежите, к Московской или Зарубежной? — Вы что, собираетесь привлечь к следствию моего духовника? — прищурилась Анна. — Если я и полоумная, то не до такой же степени! — Впрочем, вам и некого допрашивать: я уже очень давно не исповедуюсь и не причащаюсь. |