Книга Второй взгляд, страница 58 – Джоди Пиколт

* * *

Единственное, чего я хочу, — чтобы это произошло в хорошо знакомой обстановке. В поезде при мысли о том, что мне предстоит, голова начинает слегка кружиться.

— Я знал, что поездка пойдет ей на пользу, — говорит Спенсер папе, который делит с нами отдельное купе.

Когда мы приезжаем домой, уже почти полночь. Ночные птицы встречают нас пением, бродячая кошка, сидящая на крыльце амбара, наблюдает своими желтыми глазами, как я выхожу из «паккарда». Спенсер открывает дверь дома, и мне кажется, я слышу звук срываемой печати.

— Руби, ты можешь разобрать вещи утром, — говорит Спенсер, когда мы поднимаемся на второй этаж. — Дорогая, ложись скорее, — обращается он ко мне.

— Мне надо принять ванну, — отвечаю я. — Несколько минут побыть в одиночестве и немного расслабиться.

Руби смотрит на меня, и в глазах у нее стоит вопрос, который я не позволяю ей задать вслух.

— Ты слышала, что сказал профессор? — бросаю я.

После нескольких недель доверительной дружбы эти сухие резкие слова — самое надежное средство избавиться от ее общества. Руби, понурив голову, бредет наверх, в комнату для прислуги. Бедняжка, ей никак не взять в толк, чем она вызвала мое недовольство.

В спальне достаю из шкафа аккуратно сложенную ночную рубашку и халат. Жду, когда Спенсер выйдет из ванной комнаты.

— Я набрал ванну, — сообщает он и добавляет, с беспокойством глядя на мой живот: — Ты уверена, что сможешь выбраться самостоятельно?

Пытаюсь сохранить в памяти его улыбку, очертания его плеч. Моя любовь к Спенсеру внезапно превращается в ком, который стоит у меня в горле, не давая произнести ни слова.

— Не переживай обо мне, — наконец выдавливаю я. — Не переживай обо мне, что бы ни случилось, хочу я сказать.

Дом затихает медленно, словно толстяк, который долго ворочается в постели и никак не может уснуть. По стенам и половицам пробегает нервная судорога, потолок тихонько постанывает. Но вот дом в последний раз тяжко вздыхает — и наступает тишина. В ванной комнате стоят клубы пара. Раздеваюсь и ощущаю всей кожей прикосновение влажного горячего воздуха. Мое сердце бьется так сильно, что кажется, будто его трепетание видно сквозь кожу. Однако разглядеть что-нибудь в запотевшем зеркале невозможно. Вместо того чтобы протереть стекло, прижимаю к нему ладони, оставляя отпечатки. Пальцем пишу одно-единственное слово: «Помогите». Представляю, как меня обнаружат, неподвижную и бледную, будто мраморная статуя. Наверное, каждый, кто меня знал, постарается сказать обо мне что-нибудь хорошее; все будут смотреть на меня с жалостью и любовью.

К часу ночи вода остывает. Я по-прежнему лежу в ванне, живот поднимается из воды, как утес, руки упираются в поднятые колени. На полочке под зеркалом лежит бритва Спенсера.

Осторожно беру ее и провожу по коже чуть пониже локтя. Появляется кровь, я трогаю ее пальцем и потом провожу по губам, точно это помада. У крови горько-солоноватый вкус. Если лизнуть пенни, вкус будет примерно такой же. Неудивительно, что я насквозь пропитана горечью.

Когда порез перестает болеть, я вновь провожу по коже бритвой, на этот раз чуть ниже.

Две параллельные линии. Моя жизнь и жизнь моего сына. Его должны спасти. Достать из моего живота. Его жизнь должна быть куда счастливее моей. Если я останусь жить, то с момента появления на свет он все равно будет принадлежать другим людям: Спенсеру и моему отцу. И со временем станет относиться ко мне так же, как они; для него я буду человеком, неспособным понять силу и могущество науки, наивной дурочкой, имеющей глупость верить, что эфемерное вещество, называемое любовью, сильнее всех видов оружия, изобретенных человечеством.

А если вопреки ожиданиям родится девочка? Это еще хуже. Я буду чувствовать себя виноватой, потому что Спенсер хотел мальчика. К тому же мне придется смотреть на то, как он воспитывает нашу дочь. Вряд ли он будет обращаться с ней лучше, чем со мной. Впрочем, это еще полбеды. Ведь она наверняка повторит мои ошибки! Влюбится в мужчину, а тот будет обожать вовсе не ее, а то положение, которое она занимает. Выйдет замуж, надеясь спастись от одиночества, и вскоре поймет, что стала еще более одинокой. Забеременеет, сознавая, что не сможет стать такой матерью, которая нужна ребенку.

На моей коже появляется еще одна красная линия, потом другая… Кровь смешивается с водой, окрашивая ее в розоватый оттенок. Теперь на моей руке — подобие железнодорожных шпал. Я отправляюсь в путь, потому что здесь мне больше нечего делать.

Последний порез, на запястье, самый глубокий. Теперь осталось совершить еще один: разрезать мой живот и извлечь оттуда ребенка. Доктора завершат работу, которую начала я, они вскроют меня и спасут моего сына. А потом будут озадаченно чесать голову, потрясенные пустотой, которая обнаружится у меня внутри.

В ушах у меня шумит, держать голову над водой становится все труднее. Мое тело, большое и неповоротливое, тонет, и голова медленно погружается…

Дверь распахивается настежь, в ванную вбегает Руби и, взглянув на меня, заходится пронзительным визгом. Она хватает меня и пытается вытащить из ванны. Каким-то непостижимым образом ей это удается. Я, голая и окровавленная, лежу на полу, а Руби, вся измазанная моей кровью, зовет на помощь Спенсера. Через несколько минут он появляется в дверях.

— Господи, Сисси, нет! — слышу я его голос.

Он перетягивает мою руку полотенцем, и оно мгновенно пропитывается кровью насквозь. Спенсер, белый как мел, куда-то убегает.

— Оставайся с ней, поняла? — на бегу приказывает он застывшей от ужаса Руби.

Слышу, как Спенсер кричит в телефонную трубку, сообщая о случившемся доктору.

Собрав оставшиеся силы, хватаю Руби за подол рубашки и заставляю ее нагнуться ко мне.

— Спаси ребенка, — умоляю я, едва двигая губами.

Но Руби только всхлипывает и трясется, явно ничего не понимая. Здоровой рукой обнимаю ее за шею и целую в губы, чтобы она ощутила мою боль.

— Обещай, что спасешь ребенка! Обещай! — требую я.

Руби кивает, глядя мне прямо в глаза:

— Обещаю.

— Вот и хорошо, — шепчу я и позволяю красной волне накрыть меня с головой.

* * *

Все вокруг белое. Потолок, свет лампы, повязка, покрывающая мою руку от локтя до запястья, такая тугая, что я чувствую биение пульса под кожей. Пульса, который напоминает мне, что я жива. Жива, несмотря ни на что.