Онлайн книга «Лига выдающихся декадентов»
|
Проснулся Хлебников прежде всех и в первых лучах солнца начал свои вычисления, за неимением бумаги — на стенке купе. Розанов посадил туда меньшевика, чтобы широкими плечами заслонял, если кто войдёт, а себе поставил в планы купить в мелочной лавке Хлебникову тетрадку, а лучше гроссбух. Попасть под взыскание в следующем конфузе с каракулями на непредназначенных для них поверхностях было бы если не слишком болезненно для кошелька, то уж во всяком случае оскорбительно для взлелеянного писателем чувства бережливости. * * * — Здравствуйте, милый Флоренский! Выдержав изрядную паузу, хозяин подал голос: — Ну что растопырились в сенях аки звезда морская? Входите в келью! Василий Васильевич Розанов влетел в комнату и взял Павла Александровича за руку. — Что же вы не пишете мне? — ласково пожурил он. Тут гость случайно заметил на конторке пачку своих писем. Флоренский перехватил его взгляд, но уверенно отвечал: — Некогда было. — Здесь трёхмесячной давности!.. — обернулся Розанов на друга, тасуя неразрезанные конверты. Флоренский возмутился: — Да, но их восемь штук! Нахмурился и Розанов. — Моя недоработка. — Скорее, переработка, — буркнул Флоренский. Помолчали с минуту. Павел Александрович не проявлял энтузиазма к дальнейшему разговору. Флоренский был в белой рясе, запястья перехватывали поручи, на груди — большой серебряный крест. Василий Васильевич обозрел друга с головы до пят и спросил: — Что же вы не сообщили, что приняли сан? — Я фелонь надеваю, когда пишу, для вдохновения, — неприветливо сказал Флоренский. — Слыхал, Боринька модернистским сочинением «Союз воинствующих джентльменов» прогремел на всю Россию? Дрянцо книжонка. А вы, почтенный литератор, в каком свете выставлены! — «Лига выдающихся декадентов», — машинально поправил Василий Васильевич. — Вы разве знакомы с Бугаевым? — В университете водились, был грех… Что Боринька нынче поделывает? — Знаю точно: натягивает с супругой гардины, — отчеканил Розанов. — Ох, Борька, ох, шутник! — тоненько задребезжал Флоренский. — Он с начала века был склонен к чему-то… Я погляжу, Василий Василич всё так же интересуется сокровенным? — Собственно, Павел Александрович, мы по делу, только на вас полагаемся: этот господин ушибся и онемел, совершенно забыл русскую речь, умеет изъясняться только на языке собственного изобретения. Будьте толмачом! — Что ж… Я попробую архетипический язык — частушечный, — сказал Павел Александрович. Он пробубнил щеками уличный мотивчик и замер, выжидательно глядя на пациента. — Кукси кум мук и скук, — прощёлкал Хлебников и замер точно аист, уставив взгляд куда-то в угол, за плечо толмача. Флоренский повернулся к гостям с удовлетворённым видом и огласил свой вердикт: — Заумный язык расшифровке не поддаётся. Наладить контакт не удалось, сами видали. У вас когда поезд? Билеты запасены? Этого господина доставьте в какой-нибудь дом призрения. — Ещё попытайтесь! — Ничем не могу… — Не может тот, кто не хочет… — А если и так, что такого? — вспылил Флоренский. — Неужели не догадываетесь, что есть такое искусственные языки? Вспомните второй закон термодинамики: в изолированной системе энтропия не уменьшается! То бишь, для установления, поддержания и укрепления порядка нужен приток энергии извне. Любой натуральный язык — боговдохновенный, живой, служит как бы энергетическим каналом. Чудовищное порождение Вилькинса, наречие дона Синибальдо де Мас, Воляпюк пастора Шлейера, Pasilingva профессора Штейнера, «Космос» Лаудье, наконец, эсперанто Заменгофа, «идо» де Бофрона и Lengua Catolica Липтэя — мертворождённые языки, на которых злоумышленники принуждают сноситься человечество. — Павел Александрович вконец ожесточился: — Из-за искусственных языков оскудевает пневматосфера — область вещества, проработанная Духом. А русский язык посредством поэзии и прозы обогащает пневматосферу. Тем самым натуральный язык уменьшает энтропию. Василий Васильевич сказал в сторону: — Зубы ломит, когда слышу как законы физики прилагают к свойствам человеческих обществ. Вольский в отчаянии всплеснул руками, едва не разбив лампу: — Я совершенно не понимаю, о чём вы говорите! — Энтропия — мера хаоса… — ещё более раздражённо начал Флоренский. — Мера мира, — неожиданно вступил Хлебников. — Ишь, соображает чего-то! — умилился Розанов. — По счастью, обыватели не проявили интереса к изобретению Линцбаха, — продолжал Флоренский. Хлебников уже давно заинтересовался угловым шкафом. Одинаковые коричневые корешки притягивали его как магнитом. Бочком марсианин придвинулся к шкафу, нетерпеливо поелозил пальцем стекло напротив тома с пометой «Лопари — Малолетние преступники». Потеребил ручку дверцы, та не поддавалась, зато башенка из книг наверху шкафа шатнулась и потеряла один свой этажик. Хлебников застыл на мгновение, взвизгнув: — Бабр! — и брякнулся на пол. — Пристукнуло!.. И чем — книжкой! — сокрушался Розанов. — Темечко со времени покушения не окрепло. Меньшевик возразил: — Рядом пролетела, не задев. Я отсюда хорошо разглядел. — Это всё нервы, — сказал с усмешечкой Флоренский, и не подумавший прийти на помощь. — Сектанты всегда впечатлительные натуры. — Нашатырных капель!.. Нету? Водой спрысните! Витя, зачем так волноваться? — суетился Розанов. Вольский, присев рядом с обморочным на корточки, вторил басом: — Буде, буде… — Будетляне! — размыкая веки, томно проворковал Хлебников. Тут меньшевик обратил внимание на открывшийся книжный разворот. — Такие же значки, как в письме! — воскликнул радостно. — Мы нашли «бабра»! Флоренский оживился: — В каком письме? — А вот, гляньте. Вольский достал из портмоне листок. Флоренский тотчас уткнулся носом. Нежелание тратить время на поиски очков привело к тому, что лицо Павла Александровича казалось выпуклой маской из жёлтой бумаги, обрамлённой длинными чёрными кудрями. — Бесьмо, бесьмо, — залопотал Хлебников. Павел Александрович закончил изучение. — Послание тривиальное. Удивлён, отчего вы не прочитали сразу же. «М. Г.! Готовьтесь к смерти!» и далее угрозы в том же примитивном духе. Видите этот гиероглиф молоточка? Он ударяет в череп, который задан сочетанием латинских букв «embr» и цифири. — Вот и ударили… — обронил Розанов, бросив полный жалости взгляд на Хлебникова. |