Книга Светлая сторона апокалипсиса, страница 31 – Виктория Борисова

На плечо легла тяжелая рука.

— С пробуждением, чужак! Рад видеть тебя в добром здравии.

Жоффрей Лабарт. А ведь это, наверное, был его ужин. Олегу вдруг стало стыдно — от хлеба осталась только маленькая краюшка, и кувшин почти пуст. Так, на донышке плещется немного.

Старик будто угадал его мысли.

— Ешь, это тебе. Силы тебе еще понадобятся.

А закат уже догорал. Вот и последний луч, будто прощаясь, заиграл на серебряных листьях и цветах, что гирляндами обвивали черные каменные колонны у входа. Жоффрей Лабарт вдруг забеспокоился:

— Время пришло. Поднимайся. Идем.

Он потянул на себя тяжелую храмовую дверь и пропустил Олега вперед.

Арат Суф сидел в книгохранилище, горбясь за столом в любимом кресле. Сколько прекрасных часов, наполненных значимой, мудрой работой, провел он здесь!

Но сейчас работа не клеится. Масляный светильник то вспыхивает слишком ярко, то чадит, то почти гаснет, перо царапает и рвет бумагу, а мысли блуждают неизвестно где, словно стадо глупых овец, оставшееся без пастуха.

Ведь он и сам говорил когда-то, что раб не может хорошо трудиться! Даже написал трактат на эту тему. В самом деле, как может человек делать что-либо, если не заинтересован в результате? К нему тогда прислушались, даже богатые землевладельцы стали использовать для сельских работ наемных батраков либо крестьян-арендаторов. Удалось почти вдвое увеличить урожаи с полей, оказалось, что крошечный крестьянский надел может дать намного больше, чем огромное поле, заросшее сорняками, и страна провела десять лет в относительном благоденствии и сытости.

До самой Большой Войны.

А что же теперь? Прошлые заслуги уже не в счет. Он жив до тех пор, пока нужен Фарраху. А что требуется сделать? Написать тронную речь — это, конечно, важно. Да она и так почти готова. Ничего особенного — общие слова о процветании государства и благоденствии подданных. Другое дело — кто будет произносить их. Вчерашний плебей? Командир третьей роты дворцовой охраны? Плохо. Передача власти — это всегда опасный момент, а тут еще и Династия прервалась… Нет, по закону все правильно, но вот если бы к власти пришел настоящий наследник трона!

А почему бы и нет? Нового претендента можно объявить побочным сыном царя, плодом тайной любви. Кругом столько незаконных детей, что народ вполне поверит.

Арат Суф даже подскочил на месте от радости. Он уже забыл о своих страхах, сомнениях, неопределенности собственной судьбы и своем нынешнем негласном, но четко ощутимом положении почетного пленника во дворце.

Осталась только задача, требующая разрешения, и острое, почти блаженное чувство, когда после долгих трудов наконец-то снизошло озарение.

А в храме Нам-Гет снова курится легкий дымок и мерцает зеленоватое пламя перед алтарем.

— Божье Дитя снова появилось на свет… И оно снова в опасности.

Надо же, теперь это девочка! На вид ей года три, может — четыре. Что и говорить, чудесная малышка. Олег всегда был равнодушен к детям, особенно маленьким. Наверное, поэтому еще ни одной из подружек так и не удалось затащить его в ЗАГС. То есть пару раз он уже почти готов был согласиться. Ну ладно, раз уж ей так хочется! Штамп так штамп, бумага все стерпит. Но стоило подумать, что через короткое время в его жизни появится существо, которое все время орет и пачкает пеленки, как Олег пускался в позорное бегство. Опыт женатых друзей тоже не вселял оптимизма. Он видел не раз, как веселые парни через пару лет становились унылыми подкаблучниками, накрепко привязанными к пищащим детям и ворчливым супружницам.

Но сейчас, всматриваясь в серьезные глаза ребенка совершенно невероятного, темно-фиалкового цвета, который, по меткому выражению классика, никогда не встречается ни у зверей, ни у людей, а только иногда у цветов и ангелов, Олег испытал совершенно новое для себя чувство. Изумление? Восхищение? Любовь? Пожалуй, все вместе.

Девчушка была беленькая, пухленькая, очень чистенькая. Видно, чье-то ухоженное, любимое, балованное дитя. Странно даже видеть отсюда джинсовую юбочку с оборками, белую кофточку, бантики в волосах. Вот она собирает осенние листья в парке, поливает цветы, сопя и подпирая щеку языком, выводит первые буквы в тетрадке с изображением Микки-Мауса.

И все же… Что-то показалось очень знакомым. Ну да, конечно! В лице, жестах, манере морщить лобик и особенно во взгляде было заметно сильное сходство с несчастным сыном Ахнана. Так похожи бывают сводные братья и сестры: на первый взгляд — разные, а приглядеться — родные.

Так что там Лабарт говорил про опасность? Ведь с ребенком все хорошо. Пока, по крайней мере.

Вот малышка бежит к матери. Женщина присела на корточки, широко раскинув руки. Ее видно только со спины. Кажется, она совсем молода. Распущенные черные волосы, джинсы, короткая замшевая куртка, рюкзачок болтается за плечами. С виду — почти подросток. Поймала дочку, подняла на руки, закружила…

Олегу захотелось крикнуть — осторожно! Кажется, только что увидел, а в душе уже поселилась тревога за чужое дитя.

Хотя почему чужое? Божье.

Вот женщина повернулась лицом. Хороша! Большие, чуть раскосые влажные глаза, высокие скулы, тонкие брови, нежный и упрямый рот. Олегу показалось, что он уже видел где-то это лицо. Не в жизни, нет. В жизни он бы такую не пропустил. В кино? Во сне? Да, впрочем, не важно.

— Это твой мир, чужак? Твое время?

Жоффрей Лабарт, кажется, взволнован. Его голос дрожит, в глазах застыло тревожное, почти умоляющее выражение. С чего бы это?

«А ведь время и вправду мое. Ну, если не совсем, то очень близко. Одежда, манеры людей, блочные многоэтажные дома где-то на заднем плане. Вот мать с дочкой гуляют по старому Арбату. Ребенок тянется погладить обезьянку фотографа — и зверь серьезно, с достоинством протягивает ей маленькую, темную, почти человеческую лапку».

Надо же, Москва! Олег вдруг почувствовал такую острую тоску по дому, что горло вдруг сжалось, а в глазах подозрительно защипало.

«Увижу ли я это еще когда-нибудь? Или всю оставшуюся жизнь придется провести под чужим небом, в непонятной стране, которая вроде бы и не существует, не может существовать?»

Издалека, будто чужой, прозвучал собственный голос:

— Да, это мой мир.

Свет внутри кристалла постепенно погас. Изображение стало расплываться, пока совсем не исчезло. Олегу почему-то сделалось грустно.

— А что с ними будет дальше?

Жоффрей Лабарт посмотрел на него устало и печально:

— А ты хочешь знать про это, чужак? Правда хочешь знать? Учти, что тебе и дальше придется жить с этим знанием.

Олег упрямо кивнул:

— Хочу. — «Казалось бы, какое мне дело до посторонних женщины и девочки?» — Правда хочу.

— Тогда смотри, человек, — приказал Жоффрей Лабарт, и Олег послушно уставился в блестящую полированную поверхность, хотя его сердце уже сжималось от недоброго предчувствия.