Книга Сеть Алисы, страница 96 – Кейт Куинн

— Давайте сядем?

Эва кивнула и пошла к столику, удивляясь, что ноги ее слушаются. Побледневшая Чарли держалась рядом, точно верный оруженосец. Покосившись на Борделона, она дотронулась до Эвиной руки и прошептала:

— Чем я могу помочь?

Прикосновение ее неожиданно наделило покоем.

— Не суйся, — буркнула Эва.

В этой схватке нет места для Чарли Сент-Клэр, которую мерзавец растоптал бы так же небрежно, как походя уничтожил сотни других жизней. Эва порвет его в клочья, но не даст вновь причинить зло дорогому ей человеку.

Порвешь в клочья? — ухмыльнулся внутренний голос. — Да ты боишься взглянуть ему в глаза. Шугнув и голос, и свой страх, Эва уселась напротив Борделона, теперь их разделяла ширь белоснежной скатерти. Примолкшая Чарли села рядом с Эвой. Вымуштрованные официанты парили в отдалении, дабы не мешать счастливым родственникам, нашедшим друг друга.

Откинувшись на стуле, Борделон сложил пальцы домиком. Перед глазами Эвы промелькнули тошнотворные видения: эти пальцы обхватили окровавленный бюст Бодлера… в постели касаются ее обнаженной груди…

— Вот, значит, как, — тихо произнес Борделон. — Маргарита.

Это имя из его уст заставило сердце пропустить такт, но затем Эва вдруг успокоилась, словно давняя агентурная кличка вернула ей былое хладнокровие. Теперь пульс ее бился ровно, и во взгляде, впервые за последние минуты, появилось нечто вроде безмятежности.

— Я п-полагаю, твое нынешнее имя — в честь поэта Теофиля Готье, которому Бодлер посвятил «Цветы зла». А в Лиможе ты взял себе имя издателя Маласси. Как я понимаю, идеал у тебя прежний.

Казалось, они ведут обычную застольную беседу. Рене пожал плечами:

— Зачем еще что-то искать, когда лучшее уже найдено?

— Завуалированное признание в собственной косности.

Возник официант с бутылкой шампанского.

— Не желаете отметить событие, мсье?

— Почему бы и нет, — пробурчал Рене.

— Я выпью охотно, — сказала Эва.

Конечно, было бы лучше влить в себя ведро виски, но и шампанское сойдет. Она сжала кулаки, заметив, что Рене вздрогнул, когда хлопнула пробка. Значит, он только притворяется спокойным. Это хорошо.

Когда официант отошел, все трое синхронно подняли бокалы. Тостов не было.

— Ты постарела, вся в морщинах, — сказал Борделон. — Чем занималась все эти годы?

— Вела нелегкую жизнь. Я не спрашиваю, чем занимался ты. Наверное, чем всегда — процветал, пособничал оккупантам, подводил соотечественников под расстрел. Хотя теперь ты не прочь и сам спустить курок. С возрастом избавился от брезгливости?

— Это благодаря тебе, дорогуша.

Эва гадливо поежилась.

— Не называй меня «дорогушей».

— «Иуда» тебе подходит больше?

Удар пришелся в цель, но Эва сумела этого не показать.

— В той же степени, как тебе — «простофиля».

Борделон криво усмехнулся. Эва смотрела, как он, развалившись на стуле, наслаждается букетом охлажденного шампанского, и в груди ее закипала ярость. Лили сгинула в грязном застенке, Роза и ее малышка погибли под градом пуль, был убит молодой повар, облыжно обвиненный в воровстве, а этот человек знай себе попивает шампанское, и его не тревожат дурные сны.

Кошмары стали посещать Эву после Зигбурга. В холодной камере она, скорчившись на вонючем тюфяке, спала без снов, а вот позже возник ужас зеленых стен, злобных глаз лилий и низвергающегося мраморного бюста. Снилась только комната и никогда — ее хозяин. Эти кошмары и наградили морщинами, о которых так презрительно отозвался Борделон. Сам-то он, похоже, все эти тридцать лет спал безмятежно.

Эва покосилась на бледную Чарли, застывшую в неподвижности. О чем она думает? Как-то Чарли сказала, что не встречалась со злом лицом к лицу. Что ж — познакомься.

Сделав еще глоток, Рене одобрительно причмокнул и салфеткой промокнул губы.

— Признаюсь, я удивлен нашей встречей, Маргарита. Ничего, что я так тебя называю? Для меня ты навсегда осталась Маргаритой.

— Странно, что ты вообще думал обо мне. Не в твоем духе оглядываться на обломки того, что ты разрушил.

— Ты — особенная. Я ждал, что после той войны ты объявишься в Лиможе.

Если б не ложь Кэмерона…

— Сбежав из Лилля, ты хорошо замел следы.

Борделон отмахнулся:

— Если имеешь связи, обзавестись новыми документами несложно. Но ты могла бы отыскать меня, когда вышла из Зигбурга. Я следил за новостями о твоем освобождении. Почему так долго откладывала?

— Какая разница? — Эва залпом опорожнила бокал. Она уже вошла в ритм их прежних словесных баталий. — Сейчас я здесь.

— Чтобы всадить мне пулю меж глаз? Будь у тебя оружие, ты бы пристрелила меня еще на входе.

Черт бы побрал Финна Килгора! Если б не он, «люгер» был бы при мне.

— Конечно, при условии, что эта клешня, называемая рукой, способна удержать пистолет. — Борделон поманил официанта. — Рийет из утки. Я проголодался.

— Слушаюсь, мсье. А вам, мадам?

— Спасибо, ничего.

— Ты почти не заикаешься, — сказал Рене. — Изъян исчезает, когда ты напугана?

— Когда я зла. А у тебя, когда злишься, дергается глаз. Вот как сейчас.

— Кажется, ты единственная женщина, которой удалось вывести меня из себя.

— Уже что-то. Бюст Бодлера еще цел?

— Я его берегу. Иногда перед сном вспоминаю хруст твоих пальцев и засыпаю с улыбкой.

Эва отогнала видение зеленых стен в комнате, пропахшей кровью и страхом.

— А я, чтобы заснуть, вспоминаю твое лицо в тот момент, когда ты понял, что тебя охмурила шпионка.

Борделон даже не моргнул, но слегка напрягся. Эва покрылась мурашками, однако улыбнулась и подлила себе шампанского. Я знаю, чем тебя достать, старая сволочь.

— Как я понимаю, ты жаждешь мести, этого утешительного приза для проигравших, — сказал Борделон.

— Наша взяла.

— Да, но ты-то проиграла. И как теперь намерена отомстить? Для убийства у тебя кишка тонка. Я помню обгадившееся сломленное ничтожество, которое рыдало на моем ковре. Куда уж ему взяться за пистолет.

В глубине души Эва содрогнулась. Тридцать с лишним лет она оставалась этим обгадившимся сломленным ничтожеством. Пока одной промозглой лондонской ночью не раздался стук в ее дверь. Пока, словно по щелчку, не слились прошлое и настоящее. Вот до этой минуты. Больше она не будет обгадившимся сломленным ничтожеством. Никогда.

А Рене все говорил:

— Может, надеешься предать меня позору, обвинив в сотрудничестве с немцами? Но здесь я уважаемый человек, у меня влиятельные друзья. А ты — свихнувшаяся от горя полоумная карга. Как думаешь, кому поверят?