Онлайн книга «Капкан на волкодлака»
|
С ними всеми. Она вдруг ясно поняла, что нелюбовь их происходит естественным образом от собственной несвободы, зависимости от ее, Евдокии, капризов. А они ведь и вправду полагают ее капризною, вздорной и ничего-то не разумеющей в нарядах. — И вы честным своим трудом его укрепляете, тогда как люди иные, дурного свойства, тратят жизнь попусту… взять тех падших женщин, которые спешат укрыться в обители. Разве достойны они милости Богов? Катаржина раскраснелась. И стала почти красива. — А разве нет? — тихо поинтересовалась Евдокия. — Они согрешили. — Все грешат. — Они отринули заветы Иржены, опорочили и тело свое, и бессмертную душу, а теперь мыслят, что стоит помолиться и будут прощены. Но сколько правды в их молитвах? Сколько искренности? Всяко побольше, чем в ее собственных, только говорить это Катаржине нельзя. Не обидится — оскорбится смертельно, заподозрив, что Евдокия равняет ее с гулящими девками… или не самому сравнению, но тому, что сделано оно не в пользу Катаржины. — Нет! Только тяжкий труд во благо общества способен искупить содеянное ими, — она сложила тощие цыплячьи руки на груди. — И где же им трудиться? — Евдокия провела пальцами по кружеву. Жесткое какое… и накрахмаленные нитки — будто проволока… если сжать в кулаке, то кружево захрустит… кто его плел? Кружевницы на той фабрике, которую матушка еще прикупила… …и в рабочем поселке… …и брали туда всех, кто готов был работать. Не во искупление призрачной вины, конечно, но за деньги. Пусть и труд кружевниц был тяжек, но и платили за него щедро. Учили. И выучивали. И было ли это благотворительностью? О том Евдокия не думала. — В работных домах, — ответила Катаржина, гордо вскинув голову. И на блеклой шее ее вспухли синие сосуды. — Вот прекрасный пример цивилизованного решения проблемы. Всех бедняков, а также грешников, следует отправить в работные дома, где их будут кормить… — …проповедями, — тихо сказала Евдокия. — А хоть бы и так! — Катаржина не собиралась отступать. — Слово божие никому еще не вредило. — Кроме слова божия людям многое еще надобно. К примеру, еда… одежда… …сама жизнь, которая возможна вне клетки работного дома. Евдокии не случалось бывать в подобных заведениях, но матушка рассказывала… вот только вряд ли ее истории Катаржину впечатлят. Грешники — уже не люди. И стоит ли тратиться на сочувствие им. — Вы, дорогая Евдокия, вновь ставите материальные блага поперек духовных. Тогда как сказано, что спасши душу, обретет новую жизнь, тогда как спасший тело душу утратит… но полагаю, в том не ваша вина. Вы с младенчества были приучены тело пестовать… И надо полагать распестовала она это тело так, что едва — едва в корсет оно помещается… — А вы, дорогая сестрица, плоть умерщвляли. — Я соблюдаю посты, — острый подбородок Катаржины задрался так, что видна стала и родинка под ним, круглая, аккуратная, с торчащим из нее черным волоском. — И придерживаюсь умеренности во всем… — Кроме веры. — Вера не может быть неумеренной! С этим Евдокия спорить не стала. Ни к чему… — А вы что скажете, Богуслава, — Катаржина обратилась к той, от которой ждала поддержки и понимания. — Вы ведь много занимаетесь благотворительностью… Легкий наклон головы, надо полагать, согласие. И улыбка, преисполненная участия. — Я полагаю, что судить — это дело богов, — голос медвяный, сладкий до одури, и хочется слушать его, внимательно, чтобы ни словечка не пропустить… и даже не в словах дело, но в самом звучании этого голоса. — Людям же следует в меру сил соблюдать их заветы… и помогать оступившимся… я делаю ничтожно мало… вы, моя дорогая Катаржина, говорили о золоте… золото я получила едино по праву рождения. И до того несчастного случая со мной полагала сие единственно возможным… правильным даже… я думала лишь о себе, о собственных желаниях… и к чему все привело? Богуслава потупила взор. И руки ее в кружевных перчатках дрогнули. Тонкие пальцы скользнули по изумрудному атласу, комкая… точно желая продрать плотную ткань. Или содрать? Евдокия с немалым трудом отвела взгляд. — Но Иржена в своей милости преподала мне хороший урок… я поняла, то жизнь наша скоротечна, что душа — беззащитна пред созданиями Хольма… и что путь праведных тяжел… да, признаюсь, я и сама думала о том, чтобы уйти от мира, но… Ресницы дрожат. А взгляд… не во взгляде дело, но в самих глазах, неестественно — зеленых, ярких чересчур. — Мне не хватило смелости. Я слишком люблю эту жизнь… и вашего брата… Ложь. У лжи сладковатый вкус, но нынешняя горчит. И Евдокия касается собственных губ, слишком жестких, несмотря на все бальзамы и восковые помады, которыми ей приходится губы мазать в попытке сделать их хоть сколь бы подобающими даме ее положения. Как же ненавидит она собственное это положение! — И потому остается малое. Я помогаю иным, тем, о ком некому позаботиться… или тем, кто имел неосторожность оступиться… мне ли осуждать их? Я ведь знаю, сколь сильны порой искушения… — батистовый платочек у щеки. И странно, что щека эта белей платочка. А слез нет. И сам платочек этот — часть представления. Вот только для кого его играют? Для Катаржины, которая глядит на Богуславу с восторгом, едва ли не как на святую… для Евдокии? Для близняшек, которые застыли, склонив головы друг к другу… — В моем приюте примут всех и дадут укрытие. Накормят. Утешат. Научат полезному делу, а после обучения определят в хорошее место. Я сама беру девушек в свой дом горничными, а после, когда вижу, что они освоились, даю им рекомендации… — Вы так добры! — хором выдохнули Августа с Бержаной. Добра. И странно, ведь не вяжется эта доброта с обличьем Богуславы. Никак не вяжется, однако же… …есть приют, о нем писали газеты. …и Евдокии пришлось побывать на открытии, потому как она ведь родственница ныне… …будущая княгиня… …княгине надобно заниматься благотворительностью и делать это правильно, не роняя своего, княжеского, достоинства… — Более того, — платочек выпал из пальцев Богуславы. — Я помогаю этим девушкам устроить свою жизнь. Кому как не мне знать, что истинное счастье женщины — в ее семье. Я хочу, чтобы мои подопечные были счастливы… |