Онлайн книга «Капкан на волкодлака»
|
Щеки запали. Скулы заострились. И нос заострился тоже, сделавшись похожим на клюв. — А потому как в этаких помещениях только заговоры и устраивать… и еще козни плести, — Евдокия успела оглядеться. А ведь некогда мебель была… и ковер на полу лежал, на стенах висели картины… куда подевались? А известно куда, туда, куда и большая часть ценных вещей, каковые были в этом доме. — Козни… козни строить — дело хорошее, — Себастьян подошел к двери на цыпочках и прижал к губам палец. Наклонился. Прислушался. Кончик носа у него дернулся, точно Себастьян не только прислушивался, но и принюхивался. — Вот же… любопытные… идем, — он в два шага пересек комнату, взлетел на подоконник и что-то нажал, отчего окно отворилось, вместе с кованой рамой. — Евдокиюшка… ну что ты мнешься? Можно подумать, в первый раз… — Что в первый раз? — радость от этой встречи, а Евдокия вынуждена была признаться себе самой, что ненаследного князя она рада видеть, куда-то исчезла, сменившись глухим раздражением. И главное, ни одного канделябра под рукой… — Через окно лазить, — шепотом ответил Себастьян, который на подоконнике устроился вольготно и этак еще ручку протянул, приглашая присоединиться. А главное, что отказать не выйдет. Нет, конечно, можно потребовать… чего-нибудь этакого потребовать… скажем, дверь открыть, убраться из этой странной комнаты в иную, более подходящую для беседы. Вот только чуяла Евдокия, что эти фокусы — неспроста. И как знать, о чем разговор пойдет. А потому вздохнула, сунула веер в подмышку и юбки подобрала. — Отвернись, — буркнула. — Увы, это выше моих сил! На подоконник он Евдокию втянул, а после помог спуститься. — Лихо так из дому сбегал… мне вот и рассказал… — А зачем нам сбегать? Сад. И кусты роз, которые разрослись густо, переплелись колючими ветвями, сотворив непреодолимую стену. Во всяком случае, у Евдокии не появилось ни малейшего желания ее преодолевать. А Себастьян знай, шагал себе по узенькой дорожке, которую выискивал, верно, наугад, и заговаривать не спешил. Остановился он у крохотного прудика, темную поверхность которого затянуло ряской. — Может, конечно, и незачем… а может… — замолчал, вздохнул, и хвост змеей скользнул по нестриженной траве. — Евдокиюшка… друг ты мой сердешный… скажи, будь добра, что вчерашнюю ночь мой драгоценный братец провел в твоих объятьях. И желательно, что объятий этих ты не размыкала ни на секунду. — Скажу. — От и ладно… а на самом деле? Вот что он за человек такой? Почему бы ему не удовлетвориться этаким ответом? — Что произошло? Замялся, прикусил мизинец, но ответил: — Убийство. — И Лихо… — Волкодлак в городе. Сердце ухнуло в пятки, а может и ниже, на зеленую влажную траву, в которой виднелись голубые звездочки незабудок. — И на Лихо подумают, — Евдокия слышала себя словно бы со стороны. Глухой некрасивый голос, встревоженный, если не сказать — изломанный. — Подумают… но наше дело, доказать, что он не убивал… то есть, что убивал не он. А потому, Евдокия, я должен знать правду. Где он был? — Не знаю. — Дуся… — Я и вправду не знаю, — как ему объяснить то, что Евдокия не могла объяснить самой себе? Себастьян не торопит. Стал, руки скрестил, и только кончик хвоста подергивается, аккурат, как у кошака, за воробьями следящего… нет, себя Евдокия воробьем не чувствовала, скорее уж курицей, которая погрязла во всех женских проблемах сразу… — Он… в поместье остался… реорганизация… и дел много… — Боги всемилостивейшие, что она лепечет? Вернее, почему лепечет, будто провинившаяся гимназисточка перед классною дамой. Вот уж на кого Себастьян не похож совершенно. И правду ведь сказала! Себастьян склонил голову. — И… часто он остается в поместье ночевать? Осторожный такой вопрос. Не из пустого любопытства задан, и потому ответить придется честно: — В последние месяцы часто… — В полнолуние? — Нет… не только… — Евдокия обняла себя, приказывая успокоиться. Глубоко вдохнула. Настолько глубоко, насколько корсет позволил. И подумалось, что зря Евдокия его купила. Как-то ведь прожила двадцать семь лет без корсета, и даже двадцать восемь, а тут вдруг… мода, понимаешь ли. И очередная ее неуклюжая попытка стать кем-то, кем она, Евдокия Парфеновна, не является. — Все началось с весны… не с ранней, с месяца кветня где-то… с середины… он беспокойный сделался… я спрашивала, а он говорит, что за сестер переживает… и за отца, который опять играть начал… к Лихо пошли кредиторы… еще и с поместьем… много забот по весне. У меня же магазины и производство… за ним тоже приглядывать надобно… Тяжело рассказывать, верно, оттого, что сама Евдокия не понимает, когда и, главное, как случилось, что ее Лихо вдруг переменился. Разом. — Ясно, — задумчиво протянул Себастьян и ущипнул себя за подбородок. — Ясно, что ничего не ясно… — Чего тут не ясно-то? — Евдокия выдохнула и мазнула ладонью по сухим щекам. — Он понял, что я не та женщина, из которой получится хорошая жена… — Евдокиюшка, солнце ты мое ненаглядное, — Себастьян вновь оказался рядом, и хвост его раздраженно щелкнул по атласным юбкам. — Не разочаровывай меня. С чего тебе в голову этакая престранная мысль пришла? — А разве нет? От Себастьяна пахло касторкой. И еще чистецом, который Евдокиина нянюшка заваривала, когда животом маялась, и запах травы, резкий, едкий, пробивался через аромат дорогой кельнской воды, причудливым образом его дополняя. — Как по мне, Евдокиюшка, — Себастьян приобнял ее и наклонился к самому уху, — то твоя беда в том, что ты сейчас пытаешься влезть в чужую шкуру… а оно тебе надо? Шкура была атласной. Из дорогой лоснящейся ткани. И тесной до невозможности. В ней и дышалось-то с трудом, а любое, самого простого свойства движение и вовсе превращалось в подвиг. Впрочем, благородной даме, на чье чело давит княжеский венец, двигаться надлежало мало, в каждом малом жесте выражая собственное величие… — Не надо, — сам себе ответил Себастьян. — Я так понимаю, мои сестрицы на тебя дурно повлияли… вот скажи мне, звезда очей моих, сколь часто ты здесь бываешь? |