Онлайн книга «Капкан на волкодлака»
|
— Одно скажу, что на то не менее десяти ден надобно, — Аврелий Яковлевич отступил от кровати, решив, что ненаследный князь в обозримом будущем не сомлеет. — А держится наговор еще денька этак три… в том его и неудобство. Значит… две недели… примерно две недели. Себастьян постарался вспомнить, где был… а где он только не был! И премерзко осознавать, что любой мог бы… Или нет? Волосами своими он не разбрасывается, и линять не линяет… и значит, человек, который волосы взял, достаточно близкий… настолько близкий, что явился бы в гости… И кто являлся в гости в последние-то недели? Лихо? Быть того не может! Нет, конечно, нет… у Лихо нет мотива… а если… являться не обязательно… панна Вильгельмина — хорошая женщина, только не особо умна… и подружки ее… или не подружки? Допросить бы, кого она в Себастьяновы комнаты запускала… Панна Вильгельмина запираться не станет. Не Лихо… конечно, не Лихо… кто-то пробрался, взял волосы… волос, если Аврелий Яковлевич утверждает, что будто бы и одного довольно. Взял. Заговорил. Подлил… подлить тоже непросто, но ничего невозможного… Себастьян в последнее время частенько в кофейню на Залесской улочке наведывается, уж больно там кофий хороший варят, с перцем да кардамоном, с иными приправами. И столик всегда один берет, у окна, чтоб люди проходящие видны были. Интересно ему за людьми наблюдать… — Тебе повезло, Себастьянушка, — Аврелий Яковлевич придвинул кресло к окошку. Сел, закинув ногу за ногу, из кармана вытащил портсигар. Закурил. — Будь ты человеком, я б, конечно, постарался, но… тут уж как боги ссудили бы. Но в постели б надолго оказался… а после всю оставшуюся жизнь питался б овсяными киселями. Аврелий Яковлевич выглядел утомленным. И на темном его лице морщины проступили глубже, будто и не морщины, но зарубки на мореной древесине. Глаза запали. И сосуды красные их прорезали. — И королевичу спасибо скажи… — Заговоренный? Перстень лежал на столике у кровати. — А то… на нем, небось, через одну вещицы заговоренные… вот тебя и шибануло маленько… не тебя, а тварюку эту… только мне другое интересно. Почему тебя? Этот вопрос Себастьяна тоже занимал. Оно, конечно, врагов у него имелось вдосталь, что в Познаньске, что на каторгах, и многие людишки с превеликою охотой выпили б за упокой мятежной княжеской души. Вот только с волосьями возиться… нет, лихой народец к этаким вывертам непривычный. Ему б попроще чего… Как в позатом годе, когда повстречали Себастьяна четверо да с гирьками на цепочках… …семь лет каторги за разбой. Или три года тому… темный переулок да нож, который о чешую сломался. Или в тот раз, когда в управление бомбу прислали… бомба, оно куда как проще, понятней… Аврелий Яковлевич не столько курил, сколько вертел папироску в пальцах, казавшихся на редкость неуклюжими. — И отчего именно теперь… — То есть? — силы медленно, но возвращались. И Себастьяну удалось сесть самому. Он стянул пропотевшую рубашку, отер ею плечи и лицо. — Какая разница, когда? — Может, — согласился Аврелий Яковлевич, — и никакой. А может… может, тебя не просто травили, а убрать хотели, чтоб, значит, под ногами не путался… дело-то такое… полнолуние было… Ведьмак говорил медленно, подбирая слова, а этаких политесов за ним прежде вовсе не водилось. И оттого неприятно похолодело в груди. Хотя, конечно, может, и не внезапная перемена, случившаяся с Аврелием Яковлевичем, была тому причиной, но банальнейшие сквозняки. — Убили кого? — облизав сухие губы, поинтересовался Себастьян. Ответ он знал. — Убили. — Кто? — А мне откудова знать, кто? — Аврелий Яковлевич с немалым раздражением цигаретку смял. — Это ты у нас, мил друг, опора и надежда всея познаньской полиции. Ведьмак поднялся. — Ты у нас и выяснишь. Коль уж жив остался… — Аврелий Яковлевич! — Чего? — На меня-то вы чего злитесь? Я-то ничего не сделал… Аврелий Яковлевич нахмурился, и уголок рта его дернулся, этак недобро дернулся. — Старею видать… вот и злюся без причины… слухи пошли, Себастьянушка… а это дело такое… и королю неподвластно их остановить. Поговори с крестничком, чтоб поберегся, чтоб не натворил глупостей… Ведьмак прошелся по комнатушке, которая, надо сказать, была невелика и на диво прелестна. Светлая. Яркая. С мебелью не новой, но весьма солидного вида. Единственно, что солидность эту портило — статуэтки из белого фарфору. Голубочки. Кошечки… вот как-то не увязывались у Себастьяна кошечки с характером Аврелия Яковлевича. Он же, подняв статуэтку с каминной полки, повертел, хмыкнул и на место вернул: — Экономка моя… все уюты наводит… пущай себе… — Аврелий Яковлевич! — Себастьян попробовал было сидеть сам, без опоры на подушку, и понял, что получается. — Рассказывайте. Неприятное чувство в груди не исчезло. И значит, не сквозняки были ему причиной. — Рассказывать… рассказать-то я расскажу, да только показать — оно всяк быстрей. И на одеяло упал характерного вида бумажный конверт. — Аккурат с утреца и вызвали — с… только — только тебя, мил друг, откачал, умыться не успел даже, а тут, нате, пожалте, Аврелий Яковлевич, на место преступления, долг свой обществу, значит, отдать… Пальцы все еще слушались плохо, и Себастьян несколько раз сжал и разжал кулаки. Конверт был жестким, из шершавой плотной бумаги с острыми уголками, о которые в прежние времена ему случалось и пальцы резать. В левом углу виднелась лиловая печать полицейского управления. В правом — красная полоса предупреждением, что содержимое сего конверта является государственной тайной, а потому доступно не каждому. Себастьян провел по полосе большим пальцем и поморщился, обычная процедура ныне показалась на диво болезненной. И кожа на пальце покраснела, вспухла волдырем. — Это нормально? — он продемонстрировал палец Аврелию Яковлевичу, который лишь плечами пожал да заметил философски: — А что в нынешнем-то мире нормально? Из конверта выпал пяток снимков. Видно, делали в спешке, по особому распоряжению… и получились снимки вроде бы и четкими, да в то же время какими-то ненастоящими, что ли? Не снимки — картинки из театра теней. |