Онлайн книга «Ловец бабочек»
|
- Пожалуйста, поконкретней, - почти взмолился он, понимая, что в театр уже опаздывает и, скорее всего, опоздает совершенно непозволительно. Ольгерда обидится… …уже обиделась. А если он на эту то ли премьеру, то ли перфоманс не явится, обида перейдет в разряд смертельных… …а может, ну его? То есть ее? Пусть себе обижается. А Себастьян тихонько домой, поужинает, чем боги послали… или не боги, но вдова, которая готовить умела и любила. Особенно хороши у нее ягнячьи ребрышки получались… авось, свезет? - Нет в вас романтики, - с немалым упреком произнес медик. – Нет тонкого чувства смерти. А она ведь сродни поэме. Наш путь земной в мгновенье обрывая… Он замер с приоткрытым ртом. - Смерть наступила где-то между десятью часами вечера и полуночью, - все тем же, преисполненным неизбывной тоски тоном, произнес Штефан. – И предполагаю, что ближе к полуночи. - Почему? - Так романтичней. Себастьян мысленно начал обратный счет… …из мертвецкой он поднимался с гудящей головой и твердым убеждением, что все в этом проклятом городе сговорились, дабы извести нового воеводу. А потому почти не удивился, когда дорогу ему преградил серый человек. Верней, мгновенье спустя Себастьян убедился, что человек этот был обыкновенного обличья, а что показался серым, так благодаря какой-то нарочито невзрачной одежонке: плащ с прорезями вместо рукавов да шляпа-котелок, поля которой скрывали лицо. - Пан воевода? – шелестящим голосом осведомился человек. - Пан, - Себастьян почел за лучшее согласиться. От ночного гостя несло не только туалетною водой «Пикантная гвоздика для мужчин», но и Тайною канцелярией. – Воевода. - Не соблаговолите ли проследовать для беседы? – человек приподнял котелок, что, должно быть, означало приветствие. - Соблаговолю. Отказываться все одно бессмысленно… …а Ольгерда не простит. …и ну ее… завтра же Себастьян соберет скромные свои пожитки и отбудет в Познаньск. Князь он, в конце-то концов, али хвост собачий? Раз князь, то и самодурствовать имеет полное право. - Тогда пройдемте, - человечек махнул рукой в дождь, который усилился, словно не хватало воеводе и без того проблем. По мостовой расплылись лужи, в мелкой ряби их тонули фонари, и казалось, что кто-то там, снизу, по некой божественной прихоти, не иначе, подсвечивает и лужи эти, и дома, и вовсе продляет никчемный городишка, открывая ему ворота в иное измерение. Ботинки промокли. Пальтецо собственное Себастьяново, несомненно, модное, оказалось неудобным и ненадежным. Оно набралось воды, отяжелело и шерстяной воротник мозолил шею, будто лизал ее кто влажным шершавым языком. Вода подтекала за шиворот. И вспомнилось, что зонт остался в управлении, и что возвращаться туда далековато, и что местные извозчики с наступлением темноты с улиц уходят, только редкие, вовсе уж лихие или обездоленные, колесят по городу, выискивая позднего клиента. - Куда идем-то? – поинтересовался Себастьян и оступился, ухнув ногой в ямину. Вымокли не только ботинки, но и костюм. Шерстяной, за между прочим. В клетку. Клетка в нынешнем сезоне модна премного, об чем давече матушка изволила написать, а еще прислала самолично связанный шарфик. - В «Веселого вепря», - отозвался тайник, останавливаясь. – Мне подумалось, что нынешний день был для вас утомителен. Отдохнете. Согреетесь… отужинаете. Что ж, если ужинать собираются, то навряд ли расстреляют. Да и не за что, вроде бы как… В «Веселом вепре» было людно. Шумно. Жарко. Пылал живой огонь в камине, и над ним, на вертеле, вращалась свиная туша. С туши падал жирок, и огонь шипел. Пахло паленым, однако этот запах казался чем-то в высшей степени естественным. Он дополнял букет прочих ароматов: свежей соломы на полу, пива и хлеба, и пряностей, и еще чего-то… Гудели голоса. Гремели струны. И молоденький паренек, явно из студиозусов, силился перекричать почтеннейшую публику, но удавалось слабо, а потому Себастьян так и не понял, об чем тут поют. - Шумновато, - сказал Себастьян, устраиваясь за столиком. Перед ним, будто из ниоткуда, возникла высокая глиняная кружка с горячим пивом. А к ней уж и крендельков соленых подали. - Ничего, зато внимания не обратят… - тайник избавился от плаща и шляпы, и оказался человеком весьма обыкновенным. Не старый, но и не молодой. Невысок. Крепко сбит и пусть кажется полноватым, но почему-то подумалось, что полнота его – такое же притворство, как и обыкновенность. – Вы, Себастьян, пейте пиво. Горячее пиво от простуды первейшее средство. Особенно с медом. Надо же, какая забота. - Пейте-пейте, пока не остыло. А то еще приболеете… вы нам здоровым нужны. От тут же желание приболеть стало почти неодолимым. А что… он же ж тоже живой, право имеет… и сляжет… от воображение нарисовало картину, где он, Себастьян, возлежит на перинах, средь простынь кружевных, с видом томным и беспомощным, укрытый пуховым одеялом до самого подбородку. Бледен. Слаб. А Ольгерда в сером платье сестры милосердия с ложечки его бульоном потчует. Собственного приготовления. На этом месте Себастьян вздрогнул и торопливо отхлебнул из кружки. Горячее пиво было, конечно, пойлом мерзковатым, но чего не потерпишь за-ради блага Родины. А об нем речь, как подозревал Себастьян, и пойдет. Подали свиные ножки, печеные с чесноком. Суп из флячек, щедро сдобренный перцем, и под горячее пиво он зашел найчудеснейшим образом. В какой-то момент Себастьян забыл даже, что промок, продрог и вовсе разочаровался в жизни и воеводстве. Колбаска домашняя, кругом запеченная. Белые острова жареных яиц с желтыми вершинами, стопка тонюсеньких блинчиков. Лисички в сметане. И довершением – хрусткие луковые колечки… Пожалуй, зря он прежде в «Веселого вепря» не заглядывал. - Отрадно видеть, что аппетита вы не утратили, - тайник сидел с одною разнесчастной кружкой пива, которое тянул медленно, закусывая теми самыми бретцелями. - Ага, - Себастьян сыто срыгнул. – Извините… - Понимаю… работы много, поесть некогда… все-то вы в делах, все-то в заботах… - Беспокоитесь? - Естественно. А ну как надорветесь? Это нам не надо. - А что надо? Пиво… нет, пива, пожалуй, хватит, иначе он осоловеет, а это в разговоре с особами из Тайное канцелярии лишнее. - Вы бы представились для разнообразия… - Себастьян бросил тонкую птичью косточку в кувшин, специально для костей поставленный. |