Книга Чувствуй себя как дома , страница 16 – Мария Британ

Левая — через правую.

Правая — через левую.

И так до бесконечности.

— Представь, что ты следишь за пьяницей-мутантом, — хихикала Тора, когда я в очередной раз начинал заново. — Его три ноги заплетаются в косичку.

Ворон наблюдал за нами, щелкал замками, хохотал скрипящими половицами. С попытки миллионной у меня получилось. Тора пообещала пойти завтра в школу с этими непослушными-ногами-пьяницы, чтобы все оценили косу, которую заплел я.

Мягкие-мягкие волосы щекочут подбородок. Молоко. Сейчас, когда Тора дремлет, я зарываюсь в них лицом. Какие же они теплые.

Ворон молчит — в последнее время он полюбил тишину. Но я не расстраиваюсь: друг не ушел. Друг боится спугнуть кролика.

Так я назвал шар, растущий внутри меня. Пушистый, горячий, ведущий в нору под деревом. Скоро я узнаю, попаду ли в чудесную страну. И вообще — есть ли она.

— Доброе утро, господин бука, — хрипит Тора, потягиваясь.

— Скорее — добрый вечер.

— Чего задумался? Стряслось что-то?

— Ничего. С днем рождения. Я… сюрприз приготовил.

— Честно?

Я вытаскиваю спрятанный под половицей проигрыватель. Свой проигрыватель, с трещиной по центру. Кролик потребовал, чтобы я подарил именно его. Тора любит музыку. Я купил ей кассету с композициями Тартини.

— О божечки!

Хлопушка обнимает меня и прилипает губами к моему лбу. Я сдавленно кряхчу.

— Спасибо, спасибо, спасибо, Захар! Я обожаю Тартини! Давай завтра ко мне пойдем, и я сыграю тебе на скрипке? А еще я начала писать песни! Оценишь?

Из моего кармана выпадает кассета с «Наутилусами».

— Хм… Давай ее послушаем!

— Нет, — отрезаю я.

Мои любимые песни кричат о диагнозе «что-то не так». Если бы я включил их своему доктору, тот бы сразу упек меня в психушку. А Торе и без того чересчур много обо мне известно.

— Нет, — повторяю я громче.

Растяпа, как же я мог забыть, что у девушек «да» — это «нет», а «нет» — это «да»! Что у них в мозг встроен маленький генератор антонимов.

Тора бесцеремонно хватает кассету, пихает ее в проигрыватель и подскакивает. Громкость зашкаливает, раздевает меня до костей, колет тело нотами. Дом пронизывают родные ритмы и интонации «Наутилусов».

Нет, я не выдержу взгляд этот из-под бровей.

Глаз — правильный квадрат на пустой голове.

Не отражается в них ни пряник, ни плеть,

Они открыты просто так, им все равно куда смотреть.

И фонари умных слов светят там и тут — зря! — там и тут.

Они как окна домов, люди в них не живут.

Нет! Нет! Ты слеп!

Песня обнимает Тору липкими строчками, принуждает двигаться, извиваться, лезть на стену. Я краснею. Делиться музыкой — явно не мое.

Коса обматывает Хлопушкину шею.

Улиц измерен конец, но всякий раз

Взгляд упирается в стену квадратных глаз.

Нет, нет!

Тора летает под потолком. Ее тело словно забыло о гравитации.

Я хочу прекратить это, выключить то, что принадлежит лишь мне, но Хлопушка прижимает палец к губам и приземляется рядом.

Песня заканчивается.

— Он похож на человечка с огромными глазами. — Тора поглаживает проигрыватель, как уличного кота. — А что, если… — И, достав из кармана фломастер, рисует на подарке улыбку. — Настоящий человечек.

— Я бы назвал его Вячеславом Геннадьевичем.

Через дыры в крыше за нами следит луна. Ворон притворяется, что спит, — не скрипит, не трещит, не плюется в нас штукатуркой. Даже Zahnrad тикают тише обычного.

Тора скользит пальцами по моему животу. Она — мой кролик. Ждет у норы, а я никак не осмелюсь нырнуть в ее мир.

Закрой глаза. Хлопушка говорила, что это помогает перебарывать страхи.

Пошли на три буквы сомнения. Живи. Позволь себе жить.

Я мысленно повторяю совет Торы, как молитву.

Ее пальцы добираются до лица и застывают у губ.

Мир Хлопушки совсем близко.

Ближе, чем луна.

Я целую Тору. На вдохе, сжав кулаки до дрожи. Жмурясь так, что во тьме начинают мерцать звезды.

Закрой глаза — и ты увидишь ночное небо.

Закрой глаза — и ты увидишь кролика.

Мягкие-мягкие локоны. Хрупкое-хрупкое тельце. В сантиметре от меня бьется сердце. Если протяну руку, прикоснусь к нему. Оно мое.

Мое.

Я обнимаю Тору. Хотя нет — я обнимаю вечность. Млечный Путь, северное сияние, тонкие ростки травы.

Хлопушка отстраняется и поглаживает мое запястье мизинцем.

— Я бы поселилась здесь. Не пожалела бы денег на ремонт. Купила бы кучу пластинок и граммофон. Танцевала бы под твои любимые песни. Ты бы жил со мной? Пожалуйста, я не смогу без твоих веснушек.

— Да.

А я — без аромата яблок.

— Ворон… Ты бы играл в прятки с нашими детьми?

Вопрос дается Торе с трудом. Она выплевывает его, как раскаленную колючую проволоку.

Ворон хлопает оконной рамой. Значит, согласен.

— У меня гениальная идея, — шепчет Тора. — Обведем наши ладони, как те люди, что жили здесь? Я принесла мелки.

Ворон не реагирует на эту «гениальную идею», и я, чувствуя, как пылают щеки, уточняю у него:

— Ты же не против?

Наверху хлопает дверь. Ворон разрешает. Иногда он общается с нами знаками. Ленивый балбес. Один раз — да. Два — нет.

Я прислоняю ладонь Торы к стене, над Облаком. Здесь обоев нет, и я надеюсь, что наши отпечатки продержатся как можно дольше.

Мне страшно испортить рисунок, поэтому я обвожу пальцы Хлопушки медленно. Дрожу всем телом и ругаю себя за трусость.

— Когда-нибудь я вернусь сюда. Если наши отпечатки по-прежнему будут здесь, я пойму, что ты не забыл о… нас, — роняет Тора.

Ее слова заставляют меня замереть.

— А почему я должен забывать о нас? Ты думаешь, что когда-нибудь мы будем навещать Ворона по отдельности?

Тора стискивает мое запястье и достает из кармана новый мелок. Ее очередь рисовать.

— Я трезво смотрю на вещи.

— Тогда я пьяный в стельку. Объясняй.

Чирк — мелок царапает камень.

— Когда много-много раз кипятишь воду в чайнике, на дне образуется накипь. Если нальешь такую воду в стеклянный стакан, заметишь, что в ней плавают частички. Это значит, что пора покупать новый чайник.