Книга Чувствуй себя как дома , страница 17 – Мария Британ

— Круто, — вскидываю брови я. — В учебнике по химии вычитала?

Мы отступаем от стены. Рисунок получился идеальный.

— После точки кипения ничего не бывает по-старому.

Я навожу Облако огрызком мелка.

— Ясно. По твоей теории я — чайник. Выкидывай прямо сейчас, не обижусь.

— Захар… — Тора упирается лбом в мое плечо. — Если бы ты был чайником, я бы хранила тебя до смерти. И не обращала бы внимания ни на какую накипь.

— Тогда в чем проблема?

Zahnrad с каждой секундой тикают все громче. Я различаю в этом ритме робкое «успокойся».

Закрой глаза — и увидишь звездопад.

Закрой глаза — и загадай желание.

Закрой. Глаза.

Вдох-выдох.

— В чем проблема? — повторяю я.

— Не ты чайник, Захар. Не ты, а я. Мы с тобой как варежки на резинке. Но что, если ее разрежут?

Рисунки светятся в бликах фонарика. Секунду назад мы с Торой были, а сейчас… Я не понимаю эту девчонку с растрепанной косичкой. Если бы не предки, я бы запер ее у себя в комнате и заплетал бы вечно.

Мы бы кипели вместе. И вместе бы покрывались накипью.

А резинку от варежек завязали бы на бантик.

— Мне… пора.

Тора выскальзывает из дома, и когда ее белое платьице превращается в маленькую точечку у ворот, Ворон спрашивает:

— Ты дурак?

А я отвечаю:

— Полный.

И пинаю ботинком прогнившие доски, ныряю в ночь, спотыкаюсь. Догнав Тору у подножия холма, я притягиваю ее к себе, неумело, грубо и рычу на ухо:

— Не отпущу.

Она же… моя. Сладкая-сладкая вата, громкая-громкая Хлопушка, маленькая-маленькая девочка.

За нами наблюдают окна Ворона. Крыльцо просело, местами проломилось, выгнулось кошкой. Наш друг улыбается.

Я провожаю Тору домой и всю дорогу молчу. Хлопушка — тоже. Готов поспорить, если бы наша кожа была прозрачной, люди бы заметили в нас накипь.

— Спасибо за… Вячеслава Геннадьевича. — Тора целует меня в щеку и исчезает в объятиях Ласточки.

Я натягиваю капюшон — промозгло — и спешу к себе домой. Проскальзываю в спальню на цыпочках, но предки преграждают мне путь. Батя протирает очки рукавом и нахлобучивает их на нос.

— Ты опять лазал непонятно где?

— Да.

— А твоя подруга? Неужели тоже?

— Нам нравятся заброшки, — хлопаю ресницами я. — Ничего криминального.

Я давно вышел из того возраста, когда хочется кричать о дружбе с домами. Теперь я прячу свое «что-то не так» под подушкой, в кармане, под половицами, но предки чуют его за километр. Хорошее обоняние.

— Захар. — Матушка внезапно обнимает меня. Впервые за миллиарды лет. — Пожалуйста, перестань себя так вести! Иначе мы запретим тебе общаться с Викой!

— С Торой, — поправляю я. — Вы же мечтали, чтобы я дружил со сверстниками.

— С нормальными сверстниками, — добавляет батя. — Сынок, мы с мамой решили, что… В общем, заканчивай школу, и переедем в город. Там поступишь в университет. Все наладится.

Закрой глаза — и ты увидишь бездну.

Закрой глаза — и ты увидишь, как дождь смывает контуры двух ладоней.

Да, мам.

Да, пап.

Спокойной ночи.

Я нормальный.

Вопросы душат меня, но я стискиваю зубы. Рано паниковать. Лишь в одном я уверен: пока Тора живет здесь, я никуда не уеду.

И пусть наш чайник хоть трижды с накипью.

* * *

Всю ночь я не могу уснуть. Страшно, черт побери. В ушах пищат гадкими комарами сомнения. Из-за предков. Из-за Торы.

Из-за кролика.

Дождись меня, помоги попасть в волшебную страну.

На следующий день мне везде мерещится Хлопушка. Мы учимся в разных частях школы, но пьяница-мутант связывает нас. Я вплел себя в ее косу.

После занятий, на крыльце школы, я все выкладываю Торе. Она кивает и, заправив прядь за ухо, как ни в чем не бывало интересуется:

— На какую специальность?

— Не знаю.

— Нужно ведь репетиторов нанимать. Определяйся скорее.

— А как же ты?

Я вцепляюсь в лямки рюкзака. Топчусь, как дурень. Шмыгаю носом — хронический насморк.

Да кого я обманываю.

Хроническое одевчачивание. Сопли розовые, только и всего.

— Мало ли, вдруг и я куда-то уеду.

Весь вечер я стараюсь стереть из мыслей ответ Торы. Предки, ужин, уроки — отдаляются от меня, расслаиваются прокисшим молоком. Что со мной не так?

Что с ними не так?

* * *

Теперь мы с Торой не говорим о переезде. Мы молчим о нем, как об опухоли. Ощущаем ее и боимся.

И все же мы не унываем. Тора часто играет на скрипке и поет мне свои песни — волшебные, удивительные. И дрожит, краснеет, невпопад смеется, будто они способны нас разлучить. А впрочем, так и есть. Пишет Тора чаще всего о расставании.

Когда она играет на скрипке, ее лицо меняется до неузнаваемости. Глаза наполняются уверенностью, решимостью. Тора тонет в музыке, отдаляется от меня с каждой нотой, и я ничего не могу с этим поделать.

Мы встречаем последние школьные каникулы. Навещаем Ворона. Обводим наши отпечатки и Облако. Объедаемся пирогом с яблоками и жареными орехами. Играем в прятки. Отбиваемся с Воробьем от Пашки. Плетем косички. И всегда, прощаясь, смотрим друг на друга долго-долго, чтобы запомнить на случай апокалипсиса.

Тора не признается, кем мечтает стать. Еще одна запретная тема.

Еще одна опухоль.

В июне Пашка все же нас достает. Мы сталкиваемся с ним у моря, чуть поодаль от поселка. Тора обожает гулять здесь вечером — нам нечасто удается побыть наедине. С нами постоянно дома?. Вдыхая соленый воздух и стискивая мини-ладонь мини-девочки, я начинаю понимать язык моря. Оно любит затворничество. Слышит миллионы голосов и мечтает оглохнуть.

Солнце приближается к горизонту. Я сую руки в карманы. У меня завалялась горстка орехов, и мы с удовольствием их уминаем.

— Приятного аппетита, — желает кто-то.

Мы оглядываемся. Пашка. Естественно, Пашка. Мокрый, в плавках — он только-только из моря. Странно, что мы его не заметили. На песке валяется доска.

Пашка уже год занимается серфингом. До него в нашем поселке о подобном и не слыхали — а тут на тебе. Я бы тоже попробовал, но предки ни за что мне не позволят.

— Как жизнь? — Пашка цокает, да так громко, что язык вот-вот отвалится.