Онлайн книга «Миллион мелких осколков»
|
Спасибо. Мы идем в холл. Телевизор, два дивана, стул, несколько торговых автоматов. Телевизор работает. Хочешь содовой? Я сажусь на стул. Нет. Все в порядке? Киваю. Да, спасибо. Она выходит, а я чувствую, как таблетки растворяются в желудке. Смотрю в телевизор, но ничего не воспринимаю. Курю сигарету. Она обжигает. Входит какой-то мужчина, идет ко мне и останавливается рядом. Эй, парень. Голос у него низкий и глуховатый. Эй, парень. Руки от плеч в шрамах. Я вообще-то к тебе обращаюсь. Шрамы идут до запястий. Я вообще-то к тебе обращаюсь. Я смотрю ему в глаза. Они пустые. Что? Он тычет пальцем. Ты занял мой стул. Я отворачиваюсь от него к телевизору. Ты занял мой стул. Таблетки растворяются в желудке. Слышь, парень, это мой стул. Меня не колышет. Слышь, говнюк, это мой стул, черт тебя подери. Я смотрю в телевизор, мужик тяжело дышит. Медсестра спешит к нам. Что у вас случилось? Этот говнюк сел на мой стул. Тогда почему бы вам не сесть на диван? Потому что я не хочу на диван. Хочу на свой стул. На стуле сидит Джеймс. Можете сесть на диван, на пол или уйти. Выбирайте. На хер Джеймса. Пусть сваливает со стула. Вы добиваетесь, чтобы я вызвала охранника? Нет. Тогда выбирайте. Он идет к дивану и садится. Медсестра наблюдает за ним. Спасибо. Он ухмыляется, она уходит, мы остаемся вдвоем. Я смотрю в телевизор, курю сигарету. Он смотрит на меня, грызет ногти и сплевывает огрызки в мою сторону, но таблетки растворяются у меня в желудке, клопы уползают, и мне все по барабану. Меня не колышет. Смотрю в телевизор. Изображение замедляется. Замедляется до неузнаваемости. Картинка расплывается, голоса удаляются. Ни очертаний, ни слов, только вспышки огней и симфония гулов. Всматриваюсь в огни, вслушиваюсь в гул. Хочу, чтобы все исчезло, но оно не исчезает. Мои веки опускаются. Пытаюсь их приподнять, но они не подчиняются. Тело опускается вслед за веками. Мышцы расслабляются, и я скольжу со стула на пол. Я не хочу на пол, мне не нравится на полу, но ничего не могу поделать. Пока я соскальзываю, халат цепляется за край стула, подол задирается до пояса. Я протягиваю руку, чтобы поправить халат, но она бессильно падает. Хочу приказать руке подняться и одернуть халат, но мой мозг меня не слушается. Мозг не слушается, и рука не слушается. Халат остается задранным. Мужчина прекращает плеваться в меня огрызками ногтей, встает и идет ко мне. Сквозь щель опущенных век вижу, как он приближается. Понимаю, что он может сделать со мной все, что захочет, и я не в силах помешать ему. Понимаю, что он зол, и по его шрамам, царапинам, глазам ясно, что свою злость он обычно выражает через насилие. Мог бы я встать, уж ответил бы ему, но я не в состоянии даже пошевелиться. С каждым его шагом перспектива вырисовывается все яснее. Он сделает со мной все, что захочет, а я не в силах помешать ему. Не в силах помешать. Не в силах. Он останавливается рядом и смотрит на меня сверху вниз. Наклоняется, смотрит прямо в лицо и смеется. Ах ты, мерзкий ублюдок! Я пытаюсь что-то ответить. Изо рта вырывается мычание. Я мог бы надрать тебе задницу, если б захотел. Мог бы приготовить из тебя фарш. Мое тело как вата. Но все, что мне надо, это мой стул. Мой мозг меня не слушается. И я возьму его, черт подери. Он берет меня за руки и волочит по полу. Оттаскивает подальше от стула, в угол, и там бросает лицом в пол. Наклоняется надо мной и приближает губы к моему уху. Я мог бы надрать твою гребаную задницу. Запомни это. Он удаляется. Я слышу, как он садится на стул перед телевизором и начинает переключать каналы. Сводка спортивных новостей, реклама средства для роста волос, вечернее ток-шоу. Он выбирает ток-шоу, смеется там, где велит звуковая дорожка с записанным смехом, бормочет себе под нос, что одной участнице охотно бы вдул. Я лежу мордой в пол. Я в полном сознании, но пошевелиться не могу. Сердце стучит, очень громко, и я вижу его стук. Складки ковра впиваются мне в лицо, и я слышу их. По телевизору звучит звуковая дорожка с записью смеха, и я чувствую его прикосновение. Я в полном сознании, но пошевелиться не могу. Отключаюсь. Отключаюсь. Отключаюсь. Наступает утро. Просыпаюсь – уже могу двигаться. Встаю, оглядываюсь в поисках того типа. Он исчез, но воспоминание о нем застряло в голове и будет там храниться долго. Это мой недостаток. Я не умею избавляться от воспоминаний. Иду в свою палату. Открываю дверь, вижу санитара, он ставит на стол поднос с едой. Смотрит на меня и улыбается. Доброе утро. Доброе утро. Я принес вам завтрак. Наверное, вы проголодались. Спасибо. Если что-нибудь понадобится, позвоните. Спасибо. Он выходит, я смотрю на еду. Яйца, ветчина, тосты, картофель. Стакан воды, стакан апельсинового сока. Есть не хочется, но знаю, что нужно, подхожу к столу, сажусь, смотрю на еду, вспоминаю про свое лицо. Оно по-прежнему распухшее. Касаюсь губ, они в коросте. Открываю рот, короста трескается. Выступает кровь. Закрываю рот, чувствую вкус крови. Есть не хочется, но знаю, что нужно. Беру стакан воды, делаю глоток, но вода холодная, и от нее ломит зубы. Беру стакан апельсинового сока, делаю глоток, но сок кисловатый, и от него щиплет во рту. Пытаюсь есть вилкой, но она колется. Отламываю кусочек тоста и пальцами кладу в рот. Так же поступаю с картошкой, яйцом и ветчиной. Пью воду, не сок. Облизываю пальцы. Доев все, иду в туалет, и там меня выворачивает. Пытаюсь сдержать рвоту, но напрасно. Почти половина съеденного вылетает, вместе с кровью и желчью. Я доволен, что удалось удержать хоть половину еды. Это больше, чем обычно. Когда возвращаюсь в постель, в палату входит доктор. Он улыбается. Здравствуйте. У него на груди бейдж с именем, но я не могу его прочесть. |