Книга Беспокойные, страница 18 – Лиза Ко

Роланд Фуэнтес учился в матклассе для умных, вместе с девочкой из столовой – Эмили Нидлс. В городе он бы легко сошел за своего, но в Риджборо из-за своей резкости и целеустремленности он вызывал подозрения. Он выставлял подбородок, его глаза метались, как пугливые птички. Его кожа была намного смуглее белизны Шона Уэкера и Эмбер Битбургер – белизны, как у дорогой бумаги, а темные волосы были тонкие, как у младенца, и редели или, возможно, такими и росли, ведь не может мальчик облысеть еще до перехода в старшую школу.

Вместе они перешли пути, пиная гравий. Насколько знал Деминь, поезда здесь не ходили никогда.

– Ты из класса Хлампкин?

– Ага.

– А я у Мур.

Деминь это знал, но не сказал.

– Ты где живешь? Я на Сикамор-стрит.

– Я рядом, – ответил Деминь. – На Оук.

– А ты откуда?

От Роланда этот вопрос почему-то не раздражал.

– Из Бронкса.

– Круто.

– А ты? – спросил он.

– С Марса! – Роланд был маленьким, но голос у него звучал ниже, чем у остальных мальчишек, – серьезный скрипучий баритон. – Шучу. Отсюда. Риджборо, – с деланой отчетливостью выговорил он.

Роланд сказал, что они с мамой живут на углу Сикамор, а папа умер.

– Но я его не помню. Он умер, когда мне было три с половиной. Погиб в аварии.

– Мой папа тоже умер, – сказал Деминь. Ему вдруг захотелось подружиться с Роландом – на самом деле с кем угодно. – В Китае.

– А мама тоже умерла? Которая настоящая.

Ответ выскочил раньше, чем он смог его остановить.

– Да.

За ужином Питер спросил Деминя, как прошел его день в школе, и Деминь сказал, что хорошо, что он нашел друга. Кэй спросила, нравятся ли ему учителя, и он сказал, что они ничего, только скучные. Она рассмеялась и выговорила: «Ламп-кин!»

– Ну и имечко, – сказал Питер. – Дети наверняка наслаждаются вовсю.

После ужина Питер и Кэй научили Деминя правилам джин рамми, и они сидели вместе за кухонным столом и играли в карты до темноты.

Наверху, в тишине комнаты, Деминь говорил по-фучжоуски с матерью и извинялся за то, что сказал, будто она умерла.

У Роланда и Деминя не было общих уроков, не считая физкультуры, но на переменах они вместе уплетали сэндвичи и вместо двора зависали в компьютерной комнате, где играли крошки и ботаники из всех классов. Иногда они видели там тех, кого не ожидали увидеть, например Эмили Нидлс и один раз даже Коди Кэмпбелла.

Две недели они занимали первые строчки в рейтингах всех игр, били собственные рекорды. Что не включишь, везде было только два имени: ДУИЛ и РФУЭ. Сперва Деминь писал ДГУО, но Роланд спросил: «Что это за Дэ-гу-о?» – а объяснять было слишком сложно. (В первый день школы он подписал листок с задачами «Деминь Гуо», и миссис Лампкин вызвала его к столу и спросила: «В чем дело? Это какая-то шутка?») Каждый раз, когда Деминь выигрывал, Роланд поднимал руку и говорил: «Кто крутой? Д-У-И-Л крутой!» Деминь давал ему пять и озирался, жалея о несдержанности Роланда. В Риджборо было небезопасно вот так хвастаться, и ему не нравилось, как скакал и бил кулаком по воздуху Роланд, когда вводил свое «РФУЭ». Но между играми Деминь включал таблицу лидеров и смотрел на повторение имени, которое вроде как должно было принадлежать ему.

На математике мистер Мур рисовал тупые углы, а Эмбер Битбургер жевала кончики бело-желтых волос. «Не спать, – говорил себе Деминь. – Быть начеку». Самый простой способ не расслабляться – помнить, что у него миссия, что джин рамми, мясной рулет и фланелевые одеяла только часть испытания. Если держаться на дистанции, будет не так больно, когда это всё исчезнет.

Через несколько недель деревянные полы дома Уилкинсонов больше не казались скользкими, а когда кто-нибудь говорил «Дэниэл», он откликался и не думал, что обращаются к кому-то другому. Питер и Кэй больше не казались необычными, оттенок их кожи и форма носов стали такими же нормальными, как низкий гул пустых улиц, и он не всегда вспоминал набирать по ночам мамин номер. Когда же набирал, слышал одно и то же сообщение: «В настоящее время ваш звонок не может быть осуществлен». Теперь уже его лицо казалось странным, когда он смотрелся в зеркало.

Он говорил себе, что незримые наблюдатели придут в любой момент, заберут из класса, вытащат с кикбола, подойдут в столовой, пока он ест сэндвич с арахисовым маслом и желе, как будто ничего не подозревая. Потому что выдавать себя нельзя. Всегда оставалась возможность, что однажды днем в столовой появится его мама, или Леон, или даже Вивиан, готовые забрать и вернуть домой, или раздастся стук в дверь класса и Дэниэла Уилкинсона попросят выйти, и класс пробормочет «О-о-о-о», словно он влип в неприятности, но в кабинете директора будет сидеть мама, и лицо ее будет светиться теплом, и она извинится, что пропадала так долго, закатит глаза за спиной директора Честера. Они сядут на ближайший автобус в город, и Деминь наконец прочистит пыль из горла, расслабит сомлевший в молоке язык.

Однажды в пятницу домой к Уилкинсонам пришла не его мать и не Вивиан, а белая женщина с веснушками, носом-пуговкой и аккуратным подбородком, с пружинками волос цвета тоста.

– Я мисс Берри, – сказала она, – но ты можешь звать меня Джейми.

– Джейми – соцработница из агентства по опеке, – сказал Питер. Женщина обернулась к Деминю.

– Не покажешь мне свою комнату?

– Можно, Дэниэл, – сказала Кэй.

Джейми поднялась за Деминем наверх и села на полу рядом с его кроватью. Посмотрела на пластмассовые машинки.

– Это твои игрушки?

– Да.

– Не хочешь показать, как они работают?

– Не очень.

– Ну и ладно, ничего. – Джейми улыбнулась. – Как дела в школе? Нашел друзей?

– Да, Роланда.

– Не хочешь мне о нем рассказать?

– Он… Ну, мальчик.

– Я знаю, в последнее время у тебя было немало перемен в жизни. Но всё, что ты мне расскажешь, останется между нами. А если не хочешь, можешь ничего не говорить.

– Ладно.

– Какой у тебя любимый предмет в школе?

– Не знаю.

– Тогда какой самый нелюбимый? Все?

– Наверно, математика.

На пустой детской площадке скрипели усталые качели, на которых сидела мама Деминя. Это было в прошлом ноябре, за три месяца до ее ухода. «Скрип-скрип-скрип, – говорили качели, – скрип-скрип-скрип». Деминь наклонялся, упираясь ладонями ей в спину, но никак не мог раскачать ее высоко. Вверх, вниз, поднимаясь мимо него и проносясь вперед, ее куртка – серебряный доллар на фоне серого неба, пока сама она взвизгивала в облаках. «Ха! Ха». Он раскачивал, пока она не сказала: «Хватит. Твоя очередь». Она подняла одну ногу, потом другую, похлопала по провисшей букве U резинового сиденья.