Онлайн книга «Онтологически человек»
|
— Но он человек. Его просто не научили ничему. Сколько в нас это вдалбливали — смотри, кто перед тобой, спрашивай, выслушивай ответы, потом действуй. А его всю жизнь дрессировали на обратное. У него даже родителей не было, один этот их... вождь ободранный. — Мирддин помолчал. — Извини. Не стоило его сюда тащить. Нимуэ отвела взгляд. — Это было мое решение. И это было... самонадеянно. — Она вдруг сморщилась, зашипела, как от боли и уткнулась головой в колени. — Что такое? — встревожился Мирддин. — Он ищет, — сквозь зубы выдавила дану. Мирддин подошел к окну и раздвинул пальцами бамбуковые планки шторы. По стеклам колотил град. У черты невидимого круга топтался Ланс и напряженно вглядывался в темноту. У ног его метались палые листья. Рябины за спиной склонялись чуть не до земли под ветром. Он не мог видеть дом, обведенный защитным кольцом, но что-то привело человека к нему. — Пугнуть его? — спросил Мирддин. Нимуэ выпрямилась, потерла висок, вздохнула и покачала головой. — Не надо. Я отдохну и попробую снова. — Не сегодня, — сказал Мирддин. Он выписал в воздухе знак, усиливая защиту. Ланс развернулся и, сгорбившись, побрел куда-то прочь. Мирддин проводил его взглядом, сходил на кухню и принес Нимуэ имбирного чаю. Нимуэ прижалась лбом к кружке и закрыла глаза. — Ты думаешь, Помона была права? — спросил Мирддин. — Да, — ответила она, не открывая глаз. — Но это не значит, что я не собираюсь попробовать как минимум еще раз. Постель была каких-то невероятных размеров, и такая мягкая, будто не лежишь, а плывешь. Он не мог в ней заснуть, стоило задремать — и начинало казаться, что он тонет. В итоге он стянул тонкое одеяло, завернулся в него и устроился на полу между постелью и стеной, подложив под голову сандалии. От пола пахло деревом. Тишина давила на уши. Он привык к спальням, наполненным множеством звуков — храпу, сопению, скрипу половиц, переругиванию шепотом, хриплым «раз! два! три!», когда кто-то вопреки правилам играл в «камень-нож-колодец» после отбоя. Он привык к постоянному чужому присутствию вокруг. А теперь он был один. Совсем один. Он, конечно, оставался один раньше, но тогда у этого была цель, это было одно из испытаний, которое нужно было пройти, чтобы стать Сыном Солнца. Сыном Солнца... Он вцепился зубами в одеяло, чтобы не закричать, замер и стал дышать ровно-ровно, как всегда делал. Так надо было, чтобы никто не подошел и не стал спрашивать, что не так. Праведные дети Солнца всегда счастливы. Праведные дети Солнца выполняют правила и служат Солнцу. Солнце дарует их своим благословением... Он вспомнил истлевший череп перед собой и глаза безумца. Горло перехватило, будто его опять сжали мертвые пальцы. Как так можно? Как? Зачем мир, если в нем можно так? Зачем колдун не явился раньше, не стер город с лица земли, пока он еще не родился? Зачем? Зачем? Вдруг его будто кто-то толкнул изнутри головы. Он услышал голос — так, как это бывает во сне, только у него никогда не было таких снов. Я смотрю, как художник рисует, Все как всегда, сменяются свет и тень, Все это время он от холста не отходит, Ах, несчастный случай! А он так рад, Он не мог ошибиться удачней, Это мой любимый шедевр, лучше нет. Пел женский голос из ниоткуда. Ланс мог слышать скрип сверчка в щели, плеск воды, он кинул наугад сандалией в угол и услышал стук — все звуки слышались ясно, просто не могли заглушить голоса. Он натянул одеяло на голову и заткнул уши, но это не помогало. След кисти, скользнувшей вниз — Так встреча влюбленных начинается С поцелуя, Всего лишь клякса, О, чем же ей еще предстоит стать В его руках! Он не знал, как это называется, то, чем лилась мелодия, знал только, что это нельзя принимать, нельзя слушать, нельзя впускать в себя. Так не может быть, не должно быть, так не бывает. Нельзя верить, что так бывает, потому что как тогда он был всю жизнь без этого? И как он будет без этого потом? Пятна и полосы, взлеты, паденья, Я могу ощутить то же, что и он — О линиях этих, должно быть, Мечтал создатель. Голос пел о мире, в котором все хорошо, все имеет смысл, в котором невозможно ошибиться, и песня об этом немыслимом, непредставимом погнала его из-под крыши в ночь. Он бежал, не разбирая дороги, пока не начал задыхаться и перед глазами не поплыли цветные пятна — но шум крови в ушах тоже не мог заглушить голоса. Он споткнулся, упал, и из него хлынули слезы, как идет кровь или рвота. Это было недостойно, он не понимал, что с ним — будто все внутри вдруг превратилось в один сплошной кровоподтек. Это была слабость, и с этой проклятой слабостью ничего нельзя было поделать. Все как всегда. Когда он рисует на мостовой, Начинается дождь, Сменяются свет и тень... «Хватит! — мысленно взмолился он. — Прекрати!» Голос затих. Дождь и правда пошел. Медленные редкие капли падали, ударяя по листьям. Можно было сделать вид, будто то, что на лице — это тоже дождь, а больше ничего не было, не было, не было. — Что я ни делаю — становится только хуже, — устало заключила Нимуэ. Она сидела на полу, скрестив ноги и обняв подушку. Вокруг затейливым лабиринтом до самого потолка вилась «Сибилла». Полотнища переливались, как северное сияние от прохладно-синего до мучительно-багрового. Желтого и зеленого почти не было, и то и дело рисунок пересекали черные полосы — там, где восприятие утыкалось в незаполненную или выгоревшую зону. Структура занимала все имеющееся пространство и выглядела довольно зловеще даже в записи. Мирддин, сидевший на подоконнике, еще раз вгляделся. — У него немножко отошла заморозка, резко заболело все, о существовании чего он даже не подозревал, он испугался и быстренько запихнул все обратно под ковер. Тупик, однако. Нимуэ потерла переносицу. — Это самая база. По ней отстраивается все остальное. Но у него самого внутри этого аккорда нет, а, когда я пытаюсь дать его снаружи, он закрывается. |