Онлайн книга «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)»
|
С неожиданной горечью она сказала: – А теперь – прощай… Я взглянул на небо. Оно было темным, как дно Евфрата в сумерки.…Я искал ее всюду. Обошел все восемь центральных проспектов. Стоял у восьми городских массивных ворот, охраняемых крылатыми быками. Черная птица кружила при свете звезд в черном небе, кружила и кружила над головой, как бездомный скиталец… Она исчезла вместе с моим сном, и я подумал: а вдруг по приказу персидского царя Кира она отправилась в Иерусалим вместе с Эзрой и Нехамией? И что, если именно она там отстраивает Храм? О, она и в одиночку способна на многое! Думы и солнце томили меня. Пыль забивала глаза и рот, и когда я в ярости стискивал зубы, на них скрипел песок… Сон повторялся много раз. Только черные птицы над пальмами и оливковыми деревьями сменялись белыми и сизыми, отливающими перламутром голубями. И над головой вместо неба вдруг возникала маленькая палатка, сделанная из нижней юбки, а на вершине ее – флаг с надписью «Glo…»С тех пор я заболел Палестиной. Кто-то приехал сюда, потому что всю жизнь был сионистом. Или диссидентом. Или потому, что об этом мечтал Герцль. Или мама с папой. Или бабушка с дедушкой. Кто-то бежал сюда – от советской тюрьмы, от страха быть арестованным, от жалкой и безрадостной жизни. Я шел вослед за Женщиной. За Прекрасной Дамой. Смуглой Леди. Девственной и Грешной. «Писать стихи – легче, чем внушать стихи», – говорил я себе. Я писал стихи. Внушала их – Она… Один из моих школьных товарищей, важный военспец, постоянно ездил в Багдад. – Вавилон? – спрашивал он. – Ну, видел, видел… Ничего особенного. Могу рассказать… И я, жестоко ему завидуя, шел мысленно вместе с ним на железнодорожный вокзал, садился в замусоренный вагон и ехал по багдадской железной дороге в ту сторону, где одиноко светилась табличка на арабском и английском языках: «Станция Вавилон»… Я выходил из вагона. Вокруг не было ни души. Казалось, всех сожгло солнце. Заброшенные, полузанесенные песком руины, сквозь которые я видел город – жаркий, упрямый и чудовищный. И вокруг были люди, только в другой, странной одежде. И ее голос, который звучал как струна, протяжно и мощно. 4«– Как живешь, Моше? – Как живешь… Как живешь…» По вечерам я репетирую пьесу, которую по совету Рыжей Венеры написал сам. Хуже этих репетиций не бывает ничего. Разве сам спектакль. Свет, софиты, лица зрителей – все это беспорядочно перемешивается в моем сознании и создает расплывчатый образ, который я условно называю: «НЕНАВИСТЬ». Насколько я люблю Священный Театр как таковой, настолько не терплю на сцене собственного присутствия. Я втайне умираю от тоски и мысленно ругаю автора, режиссера, зрителя и искренне надеюсь, что это будет мой последний выход на сцену. Черт бы их всех побрал! Как меня вынесло сюда? Всю жизнь мне говорили: в тебе пропадает гениальный актер – Чарли Чаплин, Иннокентий Смоктуновский и Сара Бернар вместе взятые. Там, на родине, Бог миловал. Я был скромным режиссером провинциального театра с режиссерским и литературным образованием, с маленькой, но постоянной зарплатой и собственным театром внутри самого театра. И только в Израиле я услыхал: «О’кей, на сцене ты гораздо лучше, чем в жизни». И потом, заработок. Двести шекелей за спектакль, включая проезд, семнадцатипроцентный налог и аплодисменты зрителей… Двести шекелей за спектакль (за два – четыреста, за три соответственно… целое состояние, подсчитать не могу, кто-то унес счетную машинку) – это уже солидная прибавка к пособию по старости. Так что надо держаться. Тем более в Израиле, где каждый артист – народный, а заслуженных работников культуры («засраков», как говорили в СССР) больше, чем новых репатриантов, начиная с первой «русской» алии 1889 года… И потом – даже Шекспир играл роль Призрака в «Гамлете»! Пьеса – об израильских вождях нового времени. Я чешу затылок и повторяю: «Моше, как живешь?» И гляжу на себя как еврей-космонавт, впервые чувствующий себя хорошо. «Моше, как живешь… Моше, как живешь…» Вот сделаю эту пьесу, составлю собрание сочинений – и тогда благодарные горожане назовут улицу в Деркето моим именем. Вы представляете, на Ближнем Востоке, в колыбели цивилизаций, на Святой земле, в древнем городе Деркето будет улица моего имени! И в Москве будет! Пока там есть только Малая Басманная и Большая Басманная, но вскоре будет и просто названная моим именем… Лев Басман! Звучит… Фантазии об улице, названной в мою честь, – область особых мечтаний. Улица – уж это настоящая слава. А слава идет к славе, как деньги к деньгам. Для славы (или для денег?) я пишу эту распроклятую пьесу. О, господи! Только Бог видит, какую тяжелую, противоестественную борьбу с самим собой мне приходится вести, а заодно с вождями нового времени. Голда, например, курит все время (по словам Бен-Гуриона, это единственное, что она делает не хуже мужчин), а я с детства не терплю сигаретный дым (четвертое поколение некурящих!). А чего стоят те, кто приходит ко мне в муниципалитет на прием. – В вашем городе нет тени! – огорошила меня дама, прибывшая в Израиль из Сыктывкара два дня назад. – И не будет, – обнадеживаю я. Седой старичок капризно заявил: – Поверьте, в моей квартире шумно, как в аэропорту. Целый день над домом летают вертолеты! – Я приказал, чтоб не летали, – кратко и резко выдохнул я, и старичок ушел удовлетворенным. Молодой человек, который пришел на прием по поводу открытия «малого бизнеса», сказал, что уехал из Москвы от обиды. – В Москве вместо бассейна построили храм Христа Спасителя! – Разве вы не мечтали о восстановлении этого храма? – осторожно спросил я. – Конечно, мечтал! – Так чем же вы недовольны? – Бассейна нет! Все это очень похоже на мою пьесу. В общем, как мне хорошо, так мне и надо. В ту минуту, когда я пытаюсь запомнить слово, я обрекаю себя на смерть. Но как говорил Питер Брук, «Священный Театр мне необходим».И я уже сворачиваюсь калачиком. И откладываю страницы с текстом. И иду дальше. Суть еще отсутствует. Любые слова статичны. Но вот уже кто-то движется в пространстве, кто-то смотрит в зрительный зал… Моей любви не выскажешь словами, Вы мне милей, чем воздух, свет очей, Ценней богатств и всех сокровищ мира, Здоровья, жизни, чести, красоты. Я вас люблю, как не любили дети Доныне никогда своих отцов. Язык немеет от такого чувства, И от него захватывает дух… |