Книга Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник), страница 60 – Леонид Финкель

На сочный плод и листья огневые,

И трижды лес был осенью раздет…

А над тобой не властвуют стихии.

На циферблате, указав нам час,

Покинув цифру, стрелка золотая

Чуть движется, невидимо для глаз.

Так на тебе я лет не замечаю.

И если уж закат необходим —

Он был перед рождением твоим!

Она могла быть довольна. Я так кичился своей любовью, точно только что все изобрел. Неважно, что была любовь к Вавилонской блуднице, Челита ведь ничего не знала про нее. Но она расхохоталась, и смеялась так долго и так звонко, что я уже начал подозревать неладное.

Интуиция у меня, надо сказать, потрясающая. О том, что живу в постоянном ожидании неприятностей – на лбу написано.

Ты для меня не постареешь ввек.

Каким ты был в день первой нашей встречи,

Таков ты и сегодня. Трижды снег

Убор тех лет срывал в жестокой сече.

Три осени сменили три весны,

Убив их свежесть вялой желтизною,

И три апреля были сожжены, —

А ты цветешь все тою же красою.

Как стрелки часовой не виден ход,

Так не заметно прелести теченье.

И блеск твой дивный также уплывёт,

Хоть глаз не уследит его движенья.

Так знай: от многих отлетел их цвет,

Когда и не являлся ты на свет.

Я понял, что она любила меня. Это был настоящий театр, блестящий диалог двух любящих существ. Я не сомневался, что она специально перевела этот сонет для меня. На моих глазах она превращалась в ту самую Вавилонскую блудницу с синими глазами. Казалось, мы оба погрузились в долгое молчаливое любовное соитие.

На этот раз интуиция подвела меня. Я грубо ошибся. Не любовь она предлагала мне, а, напротив, мстила за попранную любовь. И я понял, что так будет всегда. И я ничего не сумею, не сделаю для того, чтобы эта ненависть иссякла…

– Я думала, ты только трус, а ты еще невежда. Этот сонет перевел замечательный поэт. Просто Шекспир посвятил сонет молодому человеку, а не женщине, да еще преподнес ему в день рождения. Между прочим, поэт – твой очень близкий родственник. Я разыскала эти стихи и их автора. Это – родной брат твоего деда…

Я стоял ошеломленный. Никогда ничего не слышал о своем родственнике, который бы писал или переводил стихи. И еще был уверен, что сонеты Шекспира посвящены «Смуглой леди» и я ничего не знаю более совершенного. В тонкостях английских местоимений я не разбирался, хотя знал, что в английском языке категории рода часто затрудняют однозначное определение адресата сонета.

Я пользовался этими сонетами во всех случаях, когда мне надо было излить свои чувства. Казалось, я все знал об этом – и вдруг…

Собственный родственник – и такое предательство…

– Молодой человек? Сколько ему?

– Двадцать. Шекспиру – тридцать шесть.

Да, Шекспир, значит, раскрыл свое сердце, но не раскрыл секретов.

Очень четко и ясно объяснила мне, что в Израиле у меня перспектив никаких. Что режиссер никому здесь не нужен, тем более без языка, который в своем возрасте я не выучу никогда. Я один и, естественно, не смогу не только купить, но и снять квартиру – мне это не по карману. На что я могу надеяться?

Судьба словно послала ей возмещение за потерю.

Мне казалось, она играет какую-то роль. Была в хитоне из простого полотна без всяких украшений. Ее рыжие длинные и прямые волосы свободно падали на плечи. Не замечала ни гомона толпы, ни шума самолетов. Она мстила…

Милым, ласковым голосом вдруг сказала:

– Будешь жить у меня. Без проблем. На карманные расходы – сам заработаешь. На это тебя хватит. Если захочешь отработать, будешь позировать мне. Но никаких интимных отношений, никакой постели и никаких баб в доме.

Из самолета со мной вышли бедные новые репатрианты, еще семь часов назад твердо стоящие на таджикской земле. Сейчас они парили под ближневосточным солнцем и ждали, когда начнется торжественная часть, когда приедет президент страны, по слухам, собравшийся их встречать…

– А куда этих всех? – спросил я, показывая на таджикских евреев, старавшихся держаться вместе, отдельно от остальных.

– Как куда? – удивилась. – В стадо.

Мне не хотелось в стадо. Возможно, поэтому я пошел за ней. Впрочем, членораздельно объяснить не смогу. Скорее всего, захотел выждать время, пока найду (а я был в этом уверен) Вавилонскую блудницу. Но видимо все же нечто большее, какая-то необъяснимая сила повела за Челитой… Что-то было общее между Челитой и той далекой вавилонской дивой, которую я, вместо Челиты, лишил девственности. Должна была быть одна, вышла другая. Как Сара, не сумевшая родить Аврааму первенца ( Агарь родила Исмаила на колени Сары).

Всю дорогу до ее дома мы молчали. Долго стояли в пробке. Я смотрел за окно и пытался узнать в пейзаже за окном Палестину и Древний Вавилон…

Мы приехали в поздний час. Я преодолел неловкость, перешел в отведенную мне комнату и быстро заснул. Ночью проснулся оттого, что чья-то цепкая рука сорвала с меня одеяло. И я успел почувствовать в потемках нагое тело женщины, ее прерывистое дыхание. Она обрушилась на меня сверху, распласталась на мне. И оба в агонии мы рухнули в бездонную пропасть. Несколько мгновений она лежала на мне, переводя дух, а затем вдруг исчезла, испарилась, выпалив скороговоркой:

– Между нами ничего, ничего не было. Забудь и все…

Столь внезапное и победное нападение я воспринял как продолжение ее тактики, продолжение мести, понял, что не смогу этому сопротивляться и что это есть мой крест. И дело даже не в том, что я когда-то не решился войти с ней в тот распроклятый шалаш, а в том, что меня навсегда покорил Вавилон, Вавилонская блудница, которая, возможно, где-то здесь проживает свою новую жизнь, отстраивая свой Третий Храм…

Впрочем, все устроилось для меня достаточно комфортно. Я ходил в ульпан – класс изучения иврита, правда, не очень успешно. Но домашние задания делал старательно: у меня была серьезная побудительная причина – я боялся встретить Ее и не суметь заговорить с Нею, уж Она-то наверняка разговаривает на иврите…

Я настойчиво знакомился с исторической литературой, не пропускал ни одной экскурсии. Моих личных денег для этого хватало – Челита полностью оплачивала мой пансион. Днем она уходила на верхний этаж своей квартиры, великолепного пентхауза, в огромную студию, где был идеальный порядок: в шкафу чинно стояли тюбики с красками, а по стенам аккуратно развешаны картины, другие так же стояли, прислоненные одна к другой.

Она много работала. Слушала музыку. На кресле перед ней сидел черный гигантских размеров сибирский кот. Иногда этот кот казался мне не то пантерой, не то рысью и напоминал разъяренную Челиту в момент нашей первой и последней ссоры.