Онлайн книга «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)»
|
– Вашу подругу увезли в больницу. – Что? – крикнул я. Она утвердительно качнула головой. Я знал, что в гостинице полно русскоязычных израильтян. Что поездки в Египет относительно дешевы, а ивритоговорящие граждане страны побаиваются этого маршрута, и потому почти все гостиницы в этом районе забиты моими бывшими и нынешними соотечественниками. – Что с ней? – Просила вам передать – змея укусила. Боюсь, вы ее не застанете в живых… «Сколько же времени я спал?» – подумал я со злостью на себя, на свой сон. В душе ничего не осталось от сладкой боли и гордости, а было одно отчаяние, точно аллигаторы сожрали не только Челиту, но и меня самого. И вообще, что могло случиться за это время? – В какую больницу ее отвезли? Почему не разбудили меня? Но она отвернулась куда-то к окну и продолжала курить, как будто меня не было. Я смотрел, как дым кольцами поднимался к потолку. Его извилистый путь казался мне образом бегства от проблем и невзгод. Дым переносил меня в мир, где все потребности были удовлетворены, все заботы исчезли. – Садитесь с нами в автобус, – сказала она неожиданно. – Мы ее навестим всей группой, может быть, вам повезет. «Повезет, не повезет…» – звенело в ушах. Я выскочил на улицу. Двери автобуса были закрыты. Я нервно стал ходить по тротуару, удивляясь, как все спокойно вокруг, как ничего в этом странном городе не реагирует на исчезновение Челиты. И вдруг я увидел знаменитую, тысячекратно запечатленную в литературе и иконографии сцену. Октавиан хотел показать римскому народу Клеопатру. «Мужайся, женщина, – сказал император, – и будь покойна, тебе не сделают зла!» И она почуяла: смерть близка. Она была абсолютно хладнокровна, когда поняла, что должна проститься с могилой Антония. И в то же время чувствовала, что сходит с ума. Из-за слабости ее несли на носилках. Потом упала на гробницу возлюбленного. Заплакала, запричитала: – Не выдавай свою супругу живою, не допусти, чтобы во мне триумфатор повел за своей колесницей тебя… Все, о чем думала, утекло… Но укрой, схорони меня рядом с собою… Из всех бед, выпавших на мою долю, не было горше и тяжелее, чем жизнь без тебя… Угольно-темная туча чернила небо… Закрывала небо и свет… Превозмогая охватившее волнение, вылила вино, возложила венки, в последний раз поцеловала надгробный камень. Хотела закалиться против боли… Ребенком она любила солнце. Сколько помнит себя – шла в свет солнца. Закрывала глаза. И сквозь веки оно было красным… Но что есть более солнечное, чем красная кровь? …Ее одели в красные одежды, возложили на голову царскую корону… История была какая-то сложная, по-восточному извращенная. Роскошный ужин. Царские покои. Корзина с фруктами. Укол змеи и падение в пустоту неба… Слезы катились по ее щекам; она держалась все с тем же самообладанием и с тем же погребальным видом. И слезы ее производили чудовищное впечатление. Она умирала и грезила… Казалось, сейчас поднимется и скажет: – Мне лучше…Сколько я ни всматривался в даль памяти, вместо лица Клеопатры неотступно видел Рыжеволосую Венеру. Дверь автобуса открылась, и туристы, которые собрались возле, один за другим скрывались в его чреве. Я еще какое-то время постоял на улице. – Ну идите же… – махнула рукой женщина в белом. – Уже отправляемся… На мгновение у меня возникло сильное предчувствие, что я впутываюсь во что-то неотвратимо-разрушительное. – Поехали… Я вдруг ощутил странное чувство неизмеримого голода, в котором был привкус еще одного чувства – страха, от которого само основание любви к ней шаталось в моем сознании. Одно место в самом конце автобуса было свободным. Я сел, хотя меня переполняла жажда движения. Рядом со мной сидел седой усатый джентльмен с трубкой в зубах. Курить в автобусе не разрешалось, и он то и дело вынимал трубку и тоскливо постукивал по ней пальцем. Я смотрел в окно. К вечеру город был одержим манией величия. Освещенные мягким земным светом тела домов, казалось, соприкасались, словно вырвавшиеся на свободу силы природы. Бронзово-зеленоватое солнце отливало металлическим блеском. Что-то хлопнуло. «Лопнула трубка у соседа», – решил я. Трубка лопнула и развалилась. Небольшая катастрофа между зубами. Но тут я увидел, как губа моего соседа отлетела в сторону. В голове у меня проскочило, помню, много мыслей, в то время как губа летела куда-то к потолку, затем ее догнало несколько ушей, а потом все это упало в угол, у окна. Я даже услыхал, как губа шлепнулась об пол. Там она лежала оторванная. Верхняя губа. Здоровенный ее кусок с усами. Точно забрел в психушку… Мир вокруг выгибался. Хотелось вырваться и закричать от ярости и отчаяния, и я попытался выбить окна. Меня переполнял страх, а тут еще какой-то тип душил панка, обвешанного туалетными цепочками и в штанах из пластика, мужчина, одетый римским папой, ставил на колени парня в армейской куртке, на которой было написано: «Ленин жив, Ельцин здоров». И самое ужасное – та женщина в белом… Она упала на спину, и когда я над ней наклонился, выскользнула из трусиков, но чтоб подчеркнуть свою скромность, успела заколоть срамные губы булавкой. Я был поражен цветом – ярко-красным. Казалось, глаза проникли под кожу. Была тяжесть от тошноты. Изнемогал, падал вниз – никак не мог достичь пола. В следующую минуту я разговаривал с каким-то мужчиной, у которого непрестанно съезжала на сторону голова… Да, тот еще город!Страшной силы взрыв потряс автобус. Позже будут разбираться, как же это террористы сумели проникнуть в него и оставить там заряд, но сейчас все вдруг передо мной погасло. Вокруг была совершенно очевидная темнота, материальная, но ненастоящая… Уже в больнице темнота сменилась белесым туманом. Не было звука. Не было запахов. Какие-то странные картинки прошлой жизни. Дорога в Вифлеем. Буквы перед глазами: «Город хлеба». Тут же появился араб в скуфье. Огорченно машет головой: «Город мяса!» Так хлеба или мяса? Палестинский полицейский в черной одежде, смотрит хмуро, неприязненно. И он прав, к чему мне, еврею, в церковь Рождества? Все целуют место, рядом с которым написано, что здесь родился Иисус. Падают на четвереньки и целуют. Я стою как истукан. И Челита стоит. – Пойдем в машину, – говорю. – Зачем? – спрашивает. – Там, в машине, от жары спеклись яблоки. Перед отъездом бросил в мешок яблоки, а они спеклись. Выходим. Два араба кричат, дерутся. Один хватается за нож… – Здесь, у храма, – кричу, – нельзя… |