Книга Кривая дорога, страница 77 – Даха Тараторина

— С двумя как-то привычнее… И сподручнее.

— Тпррррру! — Толстый завалился назад, едва не задавив Радомира и перепугав до визга Чернушку. Я успела перекувырнуться и уцепиться за борта телеги, когда лошадь понесла. Тонкий с приотставшим возом чудом остановился и успокаивал вторую — не менее перепуганную и встающую на дыбы, — его фигурка стремительно уменьшалась из-за бешеного галопа.

Радомир морщился, придерживая бок, и страдальчески матерился, тратя все силы на то, чтобы делать это не в голос. Толстый ругался куда более шумно, пытаясь ухватить хлещущие по пальцам поводья.

А я принюхивалась, чувствуя, как волоски на загривке встают дыбом.

Лошадь, унюхавшая сразу двух волков, с ужасом осознав, что один из них внезапно оказался в телеге, заметалась так, что грозила в щепки переломать оглобли.

Я собралась, позволяя ногам по-звериному спружинить, и сиганула в придорожные кусты — туда, откуда тревожно, жутко, сладко, маняще пахнуло догоняющим нас зверем.

Когти.

Удар.

Клыки.

Укус.

Брызжущие золотом глаза: человеческие, волчьи — не разобрать, сверкали в лесных сумерках.

Шерсть, пуками вздымалась в воздух.

Удар.

Укус.

Ещё удар и первые алые капли.

— Фроська! Фроська!!! Это же я! — в ужасе завопил Серый.

— А я и не сомневалась! — я ещё раз опустила когтистую руку на серый загривок, не сумев распороть, но хорошенько оцарапав.

— Что стоишь? Спасай! Твоя ж подруга!

— Что я, дурак, что ли? Это ж два оборотня! Без меня разберутся, — спорили в стороне Толстый и Радомир.

— Говорил же, нечего связываться!

— Без тебя тошно! Доставай ларь с лекарствами! Уж не знаю, кто кого, но без перевязки точно не обойдёмся…

Кто кого одолел? Знамо, опытный волк оказался шустрее. Серый выцепил миг, когда я, распалённая, ослабела, начав перекидываться, и прижал меня к земле тяжёлыми лапами, навис над самым лицом, щеря зубы и капая на нечеловечески вытянувшуюся шею вязкой слюной.

А потом принялся облизывать: рот, нос, щёки, лоб… Шершавый язык прошёлся по свежей царапине на плече, запутался в растрёпанных волосах, изрядно нацеплявших листьев и веток во время борьбы. Волк отряхнулся, недовольно чихнув, и обессиленно рухнул сверху, не нападая, но и не позволяя встать, поджал под себя хвост и…уснул.

Измученный, грязный, со свалявшейся шерстью, он не заметил ни моих тщетных попыток освободиться, ни ехидных замечаний Радомира, ни испуганных соболезнований братьев-купцов, ни попыток снять с меня его тушу.

Когда рыжий сообразил, что волчара, едва не отправивший в овраг весь его обоз, — не просто говорящий зверь, а мой муж, старый знакомец Серый, он так и сел рядом.

— Это у вас семейное? — аккуратно потыкал он палочкой в лохматый звериный бок.

— Ага, по… по наследству передаётся, — хрипло съязвила я, пытаясь хоть вздохнуть полной грудью, — ты мне вылезти поможешь или как?

Рыжий развёл руками:

— Увы! Куда мне тяжести таскать? Самого впору на носилках туда-сюда; а братья подойти боятся.

— И ты б побоялся.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать, — приятель пощекотал травинкой волчий нос, — я вообще смелый.

— Или дурной.

— Тоже может быть.

Я попыталась приподняться на локтях, но не сдюжила: где это муж так разъесться успел?

— Да снимите вы уже эту зверюжину с меня!

Радомир приподнял волку лапу, разжал пальцы и с ехидной рожей наблюдал, как она падает мне на грудь:

— Как можно? Наверняка у него к тебе какое-то важное дело. А в такие моменты людям…или волкам мешать нельзя.

— Тогда хоть оттащите его в телегу! Как проспится, сволочь такая, будем решать эти его дела!

— Скотину пожалей. Они и так на тебя косятся постоянно. Думаешь, волк в обозе им спокойствия прибавит?

Я выглянула из-за мохнатой тучи и нашла взглядом Толстого с Тонким. Выглядели они и вправду пришибленными и перепуганными.

— Перетерпят, — я снова откинулась на спину.

Друг проследил за направлением моего взгляда:

— Я, вообще-то, про лошадей говорил. Но братьев тоже лишний раз лучше не стращать. Перекидывай своего волка в человека и поехали. До Выселок вёрст десять осталось, не больше. Отсюда я дорогу уже знаю.

— Этой дорогой нельзя!

Оборотень, казалось бы, спавший крепче некуда, мгновенно подорвался.

— Почему это? — возмутился купец, — я тут уже ходил несколько раз. Хорошая дорога.

— А нынче — плохая, — Серый приблизил морду к лицу человека, и спорщик тут же затих, изобразив смирение.

Воспользовавшись случаем, я окончательно столкнула волка:

— Этот обоз веду я. И едем мы через Выселки. Тебя спросить забыли.

— Фрося, — Серый запнулся и замолчал, — погоди, я сейчас.

Оборотень отбежал, чтобы перекинуться, наскоро натянул порты из брошенного тут же перед дракой узелка и только тогда начал снова, широко улыбаясь и раскрывая объятья:

— Фрося, я очень-очень скучал…

— Да пошёл ты…лесом! — я прервала отряхивание, чтобы оттолкнуть руки мужа, и снова вернулась к вычёсыванию листьев из косы.

— А почему коса одна? — ревниво обратил внимание Серый.

— Потому что две только у мужатых. А меня муж бросил.

Я шлёпнула его по рукам вдругорядь, втайне надеясь, что он попытается облапить ещё раз. А я снова ударю. И ещё. И только потом, может быть, позволю себя обнять.

— И в мыслях не было! Фрося, послушай…

— Я в стороночке постою, — вежливо сообщил Радомир покосившейся ёлке, — не буду лезть, — и, придерживаясь за больной бок, ухромал туда, где беспокойно покачивала вздувшимися боками Чернушка: приговорила под шумок остатки снеди.

— Нет, это ты меня послушай! — я вспыхнула, уткнув палец в разодранную моими же когтями грудь мужа. Царапины, конечно, несерьёзные, и после обращения сразу затянулись, посветлели, но почему-то всё одно заставили всколыхнуться в животе чему-то неправильному. Чему-то, что требовало разреветься и броситься на шею, забыв все обиды, а потом объяснить, как больно пришлось, как тяжело и обидно… Объяснить и потребовать, чтобы больше никогда так не делал. А потом снова зареветь. Но я так уже не умела. Не хотела уметь. Вместо того, чтобы кинуться и обвить руками, я залепила Серому звонкую пощёчину и, ни слова больше не говоря, направилась к возам.

— Фрося?

Я не обернулась.

— Фроська!