Книга Смуглая дама из Белоруссии, страница 24 – Джером Чарин

Алби штудировал все армейские уставы, какие только мог найти, и заставлял Лео присылать ему каждый выпуск их дивизионной газеты «Тропик лайтнинг ньюз». Алби запросто мог стать официальным историографом полка, в котором служил Лео, так как знал о 27-й дивизии все: в скольких кампаниях она участвовала, начиная с испано-американской войны, сколько жертв понесла в первую мировую и за что ее солдат прозвали волкодавами. Лео прислал для Алби с Нью-Джорджии японский флаг, и тот повесил его над кроватью. Еще Лео добыл у убитого японского офицера короткий самурайский меч с рукоятью из слоновой кости, и теперь этот меч занимал почетное место рядом с флагом.

Алби требовал от Лео, чтобы тот писал каждую неделю. А когда однажды от брата три недели не было ни строчки и мать хотела телеграфировать в Военное ведомство, Алби ее отговорил:

— Не волнуйся, мам, Лео, наверное, выполняет секретное задание. Он напишет, как только сможет.

Однажды утром почтальон принес Алби письмо от брата, и он сломя голову скатился по лестнице и чуть не располовинил бланк от нетерпения.

— Алби, — взмолилась мать. — Не повреди письмо.

Выяснилось, что Алби был прав. Взвод Лео принимал участие в секретном контрнаступлении, в результате которого был отбит остров неподалеку от Лусона. Алби стукнул кулачком в грудь.

— Я знал, наш Лео не подведет!

Он сорвал со стены меч и размахивал им перед японским флагом.

— Банзай! — вопил он. — Банзай! Вот погодите, мы с Лео до вас доберемся. Загоним желтопузых обратно в их Токио!

Мама, прижимая ладони к щекам, качала головой:

— Сол, прошу, забери у него нож.

Я бегал по комнате и якобы передавал донесения по рации.

— Аризона, я Техас. Что слышно о Неваде?

— Два идиота, — бросила мама и ушла.

Я подкинул письмо в воздух и вдруг заметил, что в конверте еще что-то лежит.

— Ал, что это?

Алби повесил меч обратно.

— Ха, — сказал он, — обычная японская брошюрка с пропагандой.

Мы уселись на кровать и принялись читать.

— Ага, спешим и падаем! — вставил Алби.

До начала войны Лео преподавал биологию в средней школе Джеймса Монро. Профессию эту сочли «полезной», так что призыву Лео не подлежал. Но когда Германия объявила войну Соединенным Штатам, он пошел и записался добровольцем. Брат не любил насилия, он отродясь ни с кем не дрался, но теперь он жаждал уничтожить всех немецких солдат до единого.

«Мы примыкаем штыки и тренируемся на чучелах, подвешенных на железном рельсе, — писал Лео из лагеря „Килмер“ в Нью-Джерси, — сержант покрикивает: „Коли, коли“, и я, стиснув зубы, наношу удары по чучелу, и его соломенные кишки разлетаются окрест. Дай срок, и я научусь всей душой ненавидеть. Ма, я не дурак. И знаю, что многие — и с той, и с нашей стороны — наживаются на войне, что правители пускают в расход живых людей и предают других, лишь бы самим уцелеть, и все равно я хочу сражаться. Слишком много гитлеров стало в мире. И хотя бы от одного я попробую нас избавить».

Когда Лео окончил курс базовой боевой подготовки, его на несколько дней отпустили на побывку. Раньше ему не доводилось держать в руках оружие. Зрение у него было никудышное, сказались годы сидения за микроскопом; несмотря на это, он ухитрился получить медаль за меткость и дал Алби ее поносить. Алби — ему на тот момент стукнуло четырнадцать — маршировал с ней взад-вперед по всему кварталу. Айки Бендельсон шипел и обзывал его гитлеренком, Алби гонялся за ним с палкой, и медаль подпрыгивала у него на груди. Лео водил нас с Алби в Бронкс-парк, и там старшеклассницы, сплошь с длинными волосами и в белых носочках, распевали «Ты под яблоней не сиди» и махали Лео из-за его военной формы. Алби шагал по парку руки в брюки и бормотал под нос:

— Мы им покажем. Я и Лео. Пусть даже десять охранников не отходят от Гитлера ни на шаг.

Лео купил мне большой пакет арахиса и сладкого попкорна, и мы кормили слонов и кенгуру. Алби подскочил к вольеру с львами и рычал на них. Насилу Лео его оттуда отволок. Потом мы зашли в магазин сладостей, и Лео вручил мне мороженое с фруктами и орехами, политое горячей сливочной помадкой. Помадка липла к губам, и Лео дразнил меня Самбо-негритенком. За все время прогулки Алби ни разу не засмеялся. Лео ткнул в медаль у него на груди.

— Плечи распрями, солдат. Подбородок выше. Живот втянуть.

При слове «солдат» Алби навострил уши и стал одну за другой четко выполнять команды.

— Тебя, солдат, это тоже касается, — гаркнул Лео, поворачиваясь ко мне, и я сразу подтянулся.

Под счет Лео: раз-два, раз-два — мы промаршировали к выходу.

Стариковское личико Алби сияло — ну Ганга Дин ^[56], да и только.

Той ночью мы помогали Лео укладывать вещмешок. Мама металась взад-вперед и плакала.

— Лео, будь осторожен.

Она проклинала Гитлера, Муссолини, Амана ^[57] (Пурим был ее любимым праздником!), а заодно и Тодзио.

— Сара, — и отец с укором указал на меня, — разве можно говорить такое при Соле?

— Пусть знает, — горестно возразила мать, — пусть знает врагов нашего народа!

Ехать Лео надо было ночью, и мы тоже не ложились. Отец в шелковом халате, с поникшей головой и отвисшим брюшком смотрелся пародией на царя Соломона.

— Лео, — обратился он, — прошу лишь об одном: будь менч.

Он подергал за кисти на поясе и воздел руку:

— Покажи этому усатому недомерку и его головорезам, покажи им, как Давид расправился с Голиафом!