Книга Смуглая дама из Белоруссии, страница 26 – Джером Чарин

Две недели спустя из Военного ведомства пришел большой коричневый конверт. Лео возвращался домой.

— Сара, — и отец замурлыкал себе под нос: — Лео едет к нам-нам-нам, Лео едет к нам! Сара, ты слышишь? Его срок службы подошел к концу. Так сказано в письме. Наш Лео — герой! Устроим в его честь вечеринку для всех соседей. Беги скажи миссис Миновиц! Я знал, что с тем письмом было что-то неладно. Его, наверное, написал какой-то псих. Лео был ранен!

На нем даже не было формы. Он не хромал, не держал руку на перевязи. На плече висела матерчатая сумка.

— Смотри, — сказал отец, положив руку мне на плечи, — Сол у нас почти уже мужчина. Две недели до бар мицвы.

Лео обнял и расцеловал мать и отца, потрепал меня по плечу и расстегнул сумку.

— Ал, это тебе.

Он вынул «люгер» и три патрона. Длинный ствол пистолета поблескивал в мягком свете лампы в гостиной.

— Лео, — сказал я, — а я не знал, что в Тихом океане немцы тоже воевали. Откуда у тебя «люгер»?

Лео загадочно подмигнул. Протянул «люгер» Алби.

— Держи.

Алби сунул руки в карманы.

— Мистер Кислая Мина, — сказал отец, — давай, бери уже.

— На что мне «люгер»? — сказал Алби, не вынимая рук из карманов. — Спасибо, Лео… Отдай Солу.

— Прошу, — вмешалась мать, — уберите оружие подальше. Оно в любую минуту может выстрелить. Оно же немецкое.

Я взял у Лео «люгер», отнес в спальню и положил в свой ящик комода, к химическому набору и шахматной доске.

— Лео, — доносился голос матери, — садись, поешь. Я испекла тебе оменташн.

— Нет, ну что за женщина! До Пурима еще девять месяцев, а она оменташн печет.

— Лео вернулся! Чем не Пурим?

Я гладил ствол пистолета и слушал, как мама обсуждает предстоящую вечеринку.

— Значит, решено: как выйдем из синагоги, позовем раввина и пойдем к нам. Ну его, этого Глюкстерна с его заведением! Устроим вечеринку прямо на нашей улице. И тогда я смогу сказать, что пригласила к Солу на бар мицву всю округу!

— Шнорер, — ворчал отец. — Ей лишь бы подарков побольше получить.

— Да при чем здесь подарки! У нас будет вечеринка в честь Лео и Сола, и, кто знает, может, японцы — пропади они пропадом! — к тому времени сдадутся и мы заодно отпразднуем победу. Алби, ты куда? В жизни не видала такого ребенка… На улицу — и без куртки, да еще ни с кем не попрощался!

Тем вечером мы с Лео пошли прогуляться в Кротона-парк. Уселись на валунах над Индейским озером и бросали в него камушки и спички. Камушки оставляли рябь на воде и быстро тонули, а спички почти все плавали по поверхности, и течение уносило их к дальнему берегу. Луна освещала щеки Лео, но глаза его оставались в тени.

— Лео, — спросил я, — много япошек ты убил?

Луна освещала щеки Лео.

— Много?

Он запрокинул голову, и теперь в свет луны попало его ухо.

— Не знаю, Сол. Я всего лишь подносил боеприпасы.

— Лео, а можно я возьму «люгер» себе?

— Конечно.

Мы пошли домой. На крыльце Лео сел.

— Сол, ты поднимайся, а я тут посижу, покурю.

Я отправился наверх. Войдя в спальню, я увидел, что Алби сидит на полу. Мой ящик комода был выдвинут. В левой руке брат держал «люгер» и целился в потолок. Затем приставил дуло ко лбу и дважды спустил курок.

— Алби!

Он убрал пистолет и задвинул ящик обратно.

— Это же не игрушка! А если бы он был заряжен?

— За меня не беспокойся. Как обращаться с оружием, я знаю. Забирай свой паршивый «люгер»!

— Слышь, Ал, как думаешь, Лео отобрал его у какого-нибудь немецкого лазутчика?

Алби сдернул с кровати одеяло и подушку.

— Что ты делаешь?

— Перебираюсь в гостиную. Не хочу спать с вами в одной комнате.

— Да что с тобой такое, Ал? Ты сбрендил?

— Это Лео сбрендил, а не я!

Алби отвернулся и закрыл лицо руками. Подбородок его ходил ходуном. Он рыдал.

— С чего ему было съезжать с катушек? Как же тогда он собирается отомстить за Оги и других парней из двадцать седьмой дивизии, которые пали на Филиппинах и Соломоновых островах? Я думал, мы с ним вместе будем бить желтопузых. Да лучше бы он умер, чем вот так вот вернуться!

Я рывком развернул его к себе и схватил за запястья.

— Возьми свои слова обратно!

Вошла мать:

— Что за шум? Алби, почему подушка на полу?

Алби подобрал подушку. Мне перехотелось с ним драться.

Из синагоги мы ехали на видавшем виды отцовском «нэше» 1937 года. Алби так и сидел в ермолке, и при каждом маневре автомобиля она съезжала ему на глаза. Меньше ермолки отцу найти не удалось, но даже она была велика Алби на целый размер и закрывала с половину его головы. Только и разговоров было, что о моем чтении афтары ^[59]. Вел машину Лео.

— Вылитый Лейбеле Вальдман ^[60], — заявил раввин.

Он сидел между матерью и отцом. Крошки маминого бисквита застряли у него в бороде.

— Мазл тов! ^[61] Сол, вот вырастешь и станешь кантором.

— Ребе, — сказала мать, — это исключительно ваша заслуга. Кто, как не вы, выучил его читать афтару?

Отец ткнул его в бок. Он уже пропустил стаканчика три вина.

— Ребе, а ничего, что мы в субботу разъезжаем на автомобиле? Прознает об этом шамес ^[62] — мигом выгонит вас из синагоги!

Мама пронзила его взглядом: мол, что ты мелешь!

— Мой шут в своем репертуаре!

Раввин улыбнулся в бороду.

— Ради бар мицвы Сола я готов и прокатиться!

Когда он заговорил, одна из крошек упала ему на колени.

На въезде в квартал стоял шлагбаум; при нашем появлении он поднялся, и мы подкатили к деревянной платформе, сооруженной посреди улицы по случаю вечеринки. С пожарных лестниц по обеим сторонам улицы свисали звездные стяги. На платформе восседала аккордеонистка с двойным подбородком. Я прочел пришпиленные к флагам бумажные плакаты. «Делайте покупки у Мойши». «Адольф, чтоб ты сдох». «Лео, добро пожаловать домой». Со всех фонарных столбов свисали картонные силуэты авторства Айки Бендельсона. Повсюду на тротуарах была намалевана мелом злобная физиономия Тодзио. Нарисован он был с усами и без оных, со сломанной шеей, с отталкивающей ухмылкой, с ослиными ушами, без носа, а пару раз — в облике жука или таракана, но с безошибочно узнаваемыми раскосыми глазами. За платформой стоял длинный стол, уставленный сандвичами с копченой говядиной, маринованными огурчиками и бутылками пепси-колы. Люди сгрудились у стола, поэтому бутылки иногда опрокидывались, сандвичи падали на пол, где их тут же затаптывали. На верхней ступени платформы возвышался аптекарь Аккерман — в одной руке он держал сандвич с говядиной, в другой — рупор. За ним маячил Айки Бендельсон в помятой каске инспектора противовоздушной обороны. Ремешок у каски лопнул и болтался аж до пояса.