Книга Хрупкое равновесие, страница 91 – Рохинтон Мистри

— И что этому мерзавцу не спалось!

— Вот именно. Скверно вышло. Больше я эту девушку не видел. — Манек вдруг почувствовал печаль, словно утрата была настоящей. — Тебе повезло, что Шанти живет рядом.

— Когда-нибудь ты ее увидишь, — великодушно произнес Ом. — Вот приедешь к нам в гости. Правда, поговорить с ней ты не сможешь — только посмотришь издалека. Она очень робкая и, как я говорил, встречается со мной тайно.

Юноши быстро допили чай и всю дорогу бежали — слишком уж засиделись за разговорами.

Батата вада, бхел пури, пакора ^[90], бхаджи, шербет — за все эти закуски и питье в «Вишраме» платил Манек, ведь Ишвар давал племяннику деньги только на чай. Содержания, которое выплачивали родители, хватало на угощение — ведь теперь Манек питался не в студенческой столовой, и ему не требовалась дополнительная еда на стороне. На следующей неделе он, сдержав слово, повел Ома на «Револьвер Рани». Когда у портных закончился рабочий день, Манек позвал с ними и Ишвара, но тот отказался, сказав, что за это время он лучше сошьет очередное платье.

— А вы тетя? Пойдете с нами?

— Даже если мне заплатят, и тогда не пойду смотреть эту муть, — сказала Дина. — А если деньги оттягивают тебе карман, скажи, и я напишу твоей маме, чтоб она тебе их больше не присылала.

— Золотые слова, — поддакнул Ишвар. — Вы, молодые люди, не знаете цену деньгам.

Но никакие упреки не смогли удержать молодых людей от похода в кино. Дина на прощанье предупредила Манека, чтоб тот сразу после сеанса поторопился домой — его будет ждать обед. Он обещал, ворча про себя, что тетя Дина слишком серьезно относится к роли опекунши.

— А предсказание старухи сбылось, — сказал Ом по дороге на железнодорожную станцию. — Во всяком случае — наполовину: хозяин обезьян отомстил за своих питомцев.

— А что он сделал?

— Страшную вещь. Это случилось прошлой ночью. — Тикка продолжал жить с хозяином, и соседи решили, что он его простил. И вот, когда обитатели поселка легли спать, он поставил рядом со своей хижиной ящик, украсил его цветами и зажег лампу. В центре установил на подпорке фотографию Лайлы и Маджно, сидящих у Тикки на спине. Их снял полароидом американский турист, которого восхитила эта сцена. Подготовив алтарь, он привел Тикку, заставил пса лечь и перерезал ему горло. После этого стал обходить соседей, рассказывая каждому, что он исполнил свой долг.

— Ужасная картина, — закончил Ом. — Мы пошли туда и увидели несчастного Тикку в луже крови. Пес еще слегка дергался. Меня чуть не вырвало.

— Будь там мой отец, он убил бы этого хозяина, — сказал Манек.

— Ты хвастаешься или возмущаешься?

— И то и другое. — Манек пнул ногой камень, и тот перелетел с тропы на дорогу. — Мой отец подчас больше заботится о бродячих собаках, чем о собственном сыне.

— Что за бред ты несешь?

— Совсем не бред. Каждое утро он кормит этих собак на крыльце, а меня отправил куда подальше. Все время, что я провел дома, он воевал со мной — так я ему мешал.

— Перестань. Отец отправил тебя сюда, чтобы ты учился, он заботится о твоем будущем.

— Ты что, специалист по «отцам и детям»?

— Можно сказать и так.

— И почему же?

— Потому что мой отец умер. Тогда сразу становишься «специалистом». Послушай меня — перестань плохо говорить об отце.

— Хорошо. Мой отец — святой. Ну и что случилось потом с хозяином обезьян?

— Люди переполошились, предлагали даже вызвать полицию: ведь после гибели питомцев он жил с детьми своей сестры. Им было всего три-четыре года, хозяин обезьян готовил с ними новый номер. Но, если он подвинулся рассудком, детям грозит опасность. Однако некоторые говорили, что не дело решать мошенникам-полицейским судьбу сумасшедшего. Во всяком случае, хозяин обезьян любит детей и трогательно заботится о них.

Молодые люди сошли с поезда, протискиваясь сквозь толпу желающих войти внутрь. За платформой на солнце сидела женщина, рядом с ней стояла небольшая корзина с овощами. Она сушила прямо на себе выстиранное сари — поочередно, то одну, то другую часть. Один мокрый конец был обмотан вокруг талии и высохших грудей. Другой, сушившийся, был брошен на железнодорожное ограждение и возносился ввысь, словно вечерняя молитва. Когда юноши проходили мимо, женщина помахала Ому.

— Она живет в нашем поселке, — сказал тот, лавируя на подходе к кинотеатру между мчавшимися автомобилями. — Торгует овощами. У нее одно-единственное сари.

«Револьвер Рани» закончился позже, чем они ожидали. Еще шли титры, когда они вышли в проход и продвигались вперед — медленно, чтобы дослушать музыку. Наконец на экране возник развивающийся национальный флаг, заиграли «Джана Гана Мана» ^[91], и все бросились к выходу.

Но поток людей наткнулся на препятствие. У дверей их ждал заслон из сторонников партии «Шив Сена» ^[92]. Задние ряды, не понимая причину задержки, кричали: «Пропустите! Пропустите, пожалуйста! Господин, ну идите же! Фильм кончился!»

Однако выйти было невозможно: члены «Шив Сена» размахивали палками и плакатами с призывами: «Уважайте национальный гимн!», «В период “чрезвычайного положения” Отечество нуждается в тебе!», «Патриотизм — свитой долг каждого!». Никого не выпускали из зала, пока гимн не смолк, и не включили свет.

— Почему патриотизм свитой? — засмеялся Ом. — Кто его свил?

— Эти идиоты даже слово «святой» написать правильно не могут, а еще пытаются нас учить, — сказал Манек.

Ом заметил, что участников демонстрации было от силы человек пятьдесят против восьмисот зрителей.

— Мы легко могли бы с ними справиться. Бац! Бац! Как тот парень в фильме, — сказал он, сжимая кулаки у груди.

В приподнятом настроении они выкрикивали особенно драматические реплики героев «Револьвера Рани».

— «Кровь можно смыть только кровью!», — рычал Манек, изображая удар мечом.

— «Стоя на этой священной земле, я клянусь небом, что ты не увидишь завтра рассвета!» — провозглашал Ом.

— Естественно, ведь я всегда просыпаюсь поздно, — сказал Манек. Это неожиданное отступление от текста сбило воинственный пыл Ома, и он расхохотался.

Женщина с корзиной все еще сидела у железнодорожной станции. Она завернулась в сухую часть сари, теперь мокрая висела на ограждении. Корзина была почти пуста.

— Тебе пора домой, Амма! — крикнул Ом, и женщина в ответ улыбнулась.