Онлайн книга «Саботаж»
|
Тот замялся на миг. Потом расплылся в широкой лучезарной улыбке, сияние которой лишь чуть-чуть портил блеск золотого зуба. Фалько знал, что благодаря этой улыбке – вкупе с другими, более существенными дарованиями – ее обладатель в ту пору, когда звался еще не Тони Акажу, а Ариф Кажулян и был просто турецко-армянским жиголо, прибывшим в Берлин в 1931 году, сумел получить доступ в спальни нескольких влиятельных дам, состоявших в браке с местными магнатами и политиками, и открыть кабаре «Блаунахт», которое сразу же снискало успех. Всякий раз, бывая в столице Германии, Фалько посещал это заведение – в приятном обществе или в поисках такового, – вместе с щедрыми чаевыми оставляя там благодарную память по себе у кельнеров, оркестрантов, цветочниц, швейцаров и гардеробщиков. Раза два он оказал Акажу кое-какие негласные услуги, и тот, судя по всему, о них не забыл. – Разумеется, сеньор Гасан… Сколько лет… – Да не так уж много, – Фалько сердечно пожал ему руку. – И не лет, а месяцев. – С тех пор чего только не произошло… – Что делаешь в Париже? Тони левой рукой – на запястье блестел серебряный браслет, на пальце перстень с огромным рубином – описал круг, как бы охватывая все помещение. В этот самый миг джаз на эстраде грянул первые аккорды композиции из «Цилиндра» [41]. – Как тебе тут? – Отличный клуб. – Это мой. – Вот как… А клуб в Берлине? – Закрылся. – Смуглое лицо Акажу еще больше потемнело. – Берлин стал вреден для здоровья. – А твой партнер Ганс? – Ты ведь знаешь, наверно, в Германии не дают житья евреям, коммунистам, социал-демократам и гомосексуалам. – И что с того? Снова вспыхнуло во рту золотое сияние. Тони улыбнулся печально и насмешливо, как старый пес: – А Ганс – не еврей, не коммунист и не социал-демократ. – Кто он, я знаю. – Вот и они тоже знают. И потому отправили его в концлагерь Лихтенбург в Саксонии. – Ух ты… Бедный Ганс. Жалко его. – У нас там все как-то очень густо пошло, сеньор… Акажу замолк, припоминая новое имя Фалько. – Гасан, – подсказал тот. – Да-да… Сеньор Гасан. В Берлине, помнится, вы были Ортисом, да? Хуаном Ортисом. – Так то в Берлине. – Ну вот, говорю, дела в Берлине не очень… А я не из тех, кто крестится, лишь когда гром грянет. Значит, после того как Ганса посадили в лагерь, с моей подружкой Бритте, у которой на диво длинный язык, что, согласитесь, хорошо не во всех житейских ситуациях, свел близкое знакомство некий обергруппенфюрер СС, убежденный национал-социалист, натуральный блондин, истинный ариец и настоящая мразь. Понимаете, о чем я? – Чего ж тут не понять. – Так что я, услышав, что уже погромыхивает, продал клуб, собрал барахлишко и умотал в Париж. Здесь у меня имеются понимающие люди, так что открыть это заведение труда не составило… Как видите, антураж похож на берлинский. – Все же «Блаунахт» был местечком более злачным, мне кажется. – Выше головы не прыгнешь… Здесь нет ни голых девок, ни проституток, ни наркотиков. Ни трансов, без которых в Берлине никуда. С тем, конечно, не сравнить… разумеется, пока эти скоты в коричневых рубашках не загадили все. Фалько кивнул, со светлой грустью вспомнив клуб на Ягерштрассе – танцующие пары лесбиянок, трансвеститы, которых приходилось разнимать, чтобы в спорах не вцепились друг другу в волосы, каморки с кокетливыми упаковками презервативов и кастрюльками, чтобы кипятить шприцы. А вокруг эстрады, где под громовую музыку и хлопанье шампанских пробок плясали полуголые girls, – вечерние костюмы, шелка и жемчуга, египетские сигареты, норковые манто, всегда готовые распахнуться, чтобы продемонстрировать чулки и черные подвязки своих хозяек, не ведавших – по крайней мере, по опыту Фалько, или Хуана Ортиса, – слова «нет». Ну, или почти никогда. Меланхолически вздохнув, Тони, которого, кажется, обуревали схожие чувства, взглянул туда, где сидели Баярд, Эдди и Кюссен. – Вижу, вы в хорошей компании. Подойду, с вашего разрешения, поздороваюсь… Ну, вы понимаете. Пиар, как говорят американцы. – Конечно, Тони, иди, – Фалько дружески похлопал его по плечу. – Только помни: я – Игнасио Гасан. Тот взглянул так, словно предупреждение Фалько тяжко оскорбило его: – Ну, разумеется, а то кто же? – Золотой зуб блеснул успокаивающе. – Дон Игнасио был и есть. Так и скажу Марии и Мелвину. – Они тоже здесь? – спросил Фалько с неподдельным удивлением. – Где ж им быть? Вы разве не видели афишу на входе? – Не обратил внимания. – Это душа наших «Скверных девчонок». – Акажу глянул на часы. – Выступление Марии через полчаса. Фалько повел Эдди Майо танцевать. Джаз-банд заиграл slow [42], и Фалько решил, что такой момент упускать нельзя. Он пригласил ее, оставив церемонии, почти в шутку, и она, поправив макияж, поднялась из-за стола; Баярд курил, а Кюссен, следуя своей неизменной роли, пересказывал парижские сплетни. – Лео не танцует? – спросил Фалько, обхватив ее талию. – Никогда. – Забавно. И почему же? – После того как он посидел в окопах, видеть, как люди вертятся под музыку, кажется ему невыносимым легкомыслием. А уж после Испании – особенно. – Он так считает? В самом деле? – Да. – Но вы ведь тоже были на войне. – Я становлюсь легкомысленной, когда мне это надо, – уклончиво ответила она. На площадке было тесно. Фалько – он хорошо танцевал – двигался ловко и свободно, и партнерша повиновалась ему изящно и легко. От нее едва уловимо веяло тонким ароматом духов, каких – Фалько не мог определить, а синие глаза поверх его плеча равнодушно смотрели на другие пары. Время от времени она переводила взгляд – такой же безучастный, но внимательный – на Фалько. Лица их были совсем близко. – Чего вы, в сущности, добиваетесь? – вдруг спросила она. Фалько, не останавливаясь, сделал еще два шага и лишь после этого ответил с притворной растерянностью: – Вы о чем? – Ну, вот своего Пикассо вы получили… Что теперь? – Еще получил вашу фотографию. Сюрреально-транссексуальную. – Да, получили. Но зачем вы здесь? Фалько обвел взглядом площадку: |