Книга Турбулентность, страница 7 – Дэвид Солой

— Почему вы здесь не повернете? — сказала она водителю. — И дальше по Via dos Trabalhadores?

Ничего не говоря, водитель включил индикатор, и когда зажегся зеленый свет, он повернул, несмотря на то что был на неправильной полосе. Она взглянула на часы и подумала, что, если они не приедут через пятнадцать минут, она опоздает. Она могла опоздать в любом случае. Она сказала себе, что нужно просто смириться с тем, что она опоздала.

Через несколько минут стали появляться указатели на аэропорт.

А затем внезапно из белого тумана низко в небе возник самолет. Они почти приехали, и она стала думать с чувством, похожим на безумную надежду, что она все же успеет на самолет.

— Мы еще увидимся? — спросил пилот.

Вопрос удивил ее.

— Я подумал, было здорово, вчера ночью, — сказал он.

— Было. Это точно.

Такси остановилось, чтобы водитель получил пропуск из автомата.

Пилот сказал:

— Ты знаешь, я никогда еще не спал с черной девушкой.

Она рассмеялась и не знала, что сказать.

— Никогда?

— Нет, — сказал он, улыбаясь ей. — Это был мой первый раз.

— Окей, — сказала она, а потом посмотрела в телефон и сказала водителю: — Терминал три.

Он кивнул.

Пилот что-то говорил о том, когда он снова будет в Сан-Паулу. И вот они остановились в конце очереди других такси перед зеркальной стеной терминала.

— Спасибо, — сказала она водителю, выпрыгивая из такси.

Водитель медленно подошел к багажнику и вынул ее чемодан. Она взяла чемодан и еще раз сказала «спасибо» водителю.

Пилот стоял рядом, в своей лиловой рубашке и солнечных очках, хотя погода была тусклой.

— Пока, — сказала она.

И припустила с чемоданом ко входу в терминал, не слыша, что он говорил, если он что-то говорил.

ОНА ОЧЕНЬ извинялась, но сказала журналистке, молодой женщине, прилетевшей из Бразилии, что ей сейчас же нужно уходить.

— У моей дочери только что начались роды, — объяснила она. — В Сиэтле. Единственный рейс на сегодня вылетает, — она взглянула на свои часы, — точно через два часа. Так что я должна лететь. Извините.

— О, — сказала журналистка. — Что ж…

— Извините, — повторила Мэрион, видя, что журналистка не спешит вставать с дивана.

— Что ж, можно я тогда пришлю вам вопросы по электронке? — спросила журналистка, вставая, наконец, с дивана.

— Конечно, присылайте. Да, конечно. Мне сейчас нужно побросать кое-что в чемодан, — сказала Мэрион и вышла из комнаты.

Когда она отвечала на вопрос о культурной апроприации, зазвонил телефон. И она почувствовала, что нужно ответить на звонок.

Они с журналисткой расстались перед домом, где ждало такси. Мэрион спросила журналистку, не подбросить ли ее, но та ответила, что все в порядке, спасибо.

Единственный прямой рейс из Торонто в Сиэтл на тот день был с бюджетных авиалиний, все еще казавшихся Мэрион каким-то новшеством, хотя они существовали уже не одно десятилетие. Со своего узкого сиденья она смотрела, как внизу проплывает, вероятно, Северная Дакота. Она рассматривала блеклый ландшафт, медленно тянувшийся вдалеке, а самолет тем временем плавно покачивался из стороны в сторону. Порой ей было сложно сказать, что собой представляли белесые массы под ней — облака или земную поверхность, на которой жили люди. Иногда вносили ясность темные линии дорог. Мэрион могла представить, какой должна быть жизнь в таких местах. Она сама выросла в одном из таких городков. Жестком и плоском, и враждебном ко всему, что не имело очевидной пользы. В том городке в Манитобе имелась библиотека, и подростком она проводила там бо`льшую часть времени. В то время о ней говорили, что она витает в облаках, и ей действительно нравилось смотреть в небо — часто ей казалось, что только на небо и стоит смотреть в таком месте.

Самолет пролетел, покачиваясь и кренясь, над горами, а потом спустился сквозь облака в Сиэтл/Такому, откуда Мэрион позвонила Дагу, ожидая у багажной ленты. Он не принял вызов, но перезвонил через несколько минут и поделился новостями. В это время ее кто-то пихнул, продвигаясь к своему багажу. Она не обратила на это внимания, даже услышав ругань в свой адрес.

— О, Даг, — сказала она. — Как они?

— Окей, — сказал он.

Она подумала, что его голос мог бы быть более радостным — он, вне всякого сомнения, был в шоке, как и большинство мужчин, впервые ставших отцами.

Она сказала, что скоро увидится с ним.

Был еще день по тихоокеанскому времени, но из-за погоды — дождь лил как из ведра — было тускло как в сумерки.

Приехав, она не застала Дага. Как предположила медсестра, когда Мэрион возникла с чемоданом в родильном отделении где-то в дебрях больницы, Даг на время уехал домой. Пропустив мимо ушей предложение присаживаться, она попросила сестру проверить, не спит ли Энни. Вернувшись, сестра сказала, что Энни не спит, и попросила Мэрион надеть лежавшие в коробке из-под обуви бахилы, похожие на синие шапочки для душа. Она не сразу поняла, что это такое, а потом присела и стала натягивать их на туфли. После этого сестра провела ее к торговому автомату с дезинфекционным гелем для рук. А затем сказала:

— Идите вниз по коридору, вторая палата слева.

— Спасибо, — сказал Мэрион и пошла.

Подойдя к палате, она почувствовала, как колотится сердце. Она увидела их сквозь дверное стекло: Энни, сидящую на кровати, неуверенно прижимая к груди крохотное тельце в ползунках, купленных Мэрион. Она подождала у двери, желая запечатлеть в памяти этот момент. К своему удивлению, она смахнула набежавшую слезу, а затем вторую. А затем тихо хохотнула при мысли о том, что роняет слезы. И тогда она открыла дверь и вошла. Она улыбалась. Энни подняла на нее взгляд и тут же сказала, почти выкрикнула ей:

— Он слепой.

Мэрион стояла и смотрела.

— Мне сказали, он слепой, — сказала Энни. — Так мне сказали.

Мэрион, продолжая стоять в дверях, отметила про себя, что она все еще улыбается.

— Так мне сказали, — снова сказала Энни.

Мэрион понимала, что нельзя просто так стоять.

Она должна что-то сделать.

Она подошла к кровати и взяла младенца у дочери. Словно Энни ничего такого не сказала — Мэрион почувствовала, что сделала бы это в любом случае, что бы дочь ни сказала ей.

— Ты слышала, что я сказала? — спросила Энни.

— Да, я тебя слышала.

— И? Тебе совсем нечего сказать?