Онлайн книга «День открытых обложек»
...где хоронится тьма до заката‚ в каких тайниках? Ответим себе: в тайниках души‚ не иначе. Мрак. Хаос. Гибельные порывы. А где хоронится свет‚ когда обступает ночь? В тех же укрытиях. Той же души. Живут под крышей люди, преданные суете и поддающиеся ночному страху‚ упорствующие в закоренелой дерзости и в пресыщении рождающие грех. Пресыщение невелико‚ но грех заметен‚ и небесные источники ограничены для них. Алчущим недостает мяса. Горделивым недостает сомнений. Гневливым – покойной мудрости. Нет праведников под крышей‚ Голос не звучит для них с Небес, возможно, они его не слышат. На пятом этаже‚ под крышей, затаился Нюма Трахтенберг. С такой внешностью и фамилией ему бы в вольные степные края с посвистом казачьим‚ храпом лошадиным: вот бы потешились от души! Внешность пропадает без спроса‚ фамилия пропадает‚ тут про него говорят: «Этот русский...» Прошел слух, будто «эти русские» привезли несчитанные богатства‚ редчайшие сокровища‚ ковры-иконы‚ серебро с эмалями‚ которые отдавали задешево‚ и суматошный Ицик – «Куплю всё и продам всё» – первым заявился к Нюме. Что же оказалось? Нюма Трахтенберг узнал перед отъездом от знатока: чтобы купленное поле стало твоим, следует обойти его после уплаты денег. Чтобы страна стала твоей‚ следует пройти ее из конца в конец, взирая не по взгляду глаз‚ внимая не по слуху ушей. Авраам прошел по земле Ханаан в завязи добрых умыслов‚ так поступит и Нюма. Он привез в багаже резиновые сапоги: шагать в любую погоду по горам-долинам. Привез берестяное лукошко: набрать заодно грибов. Не забыл и палатку: спать в походах. Брезента кусок от сырости. Компас и переносной примус. Топорик – рубить лапник. Фонарь с набором батареек. – Там есть грибы? – спросил таможенник. – Там есть всё‚ – ответил Нюма. – Видел я на карте эту страну‚ – сказал другой таможенник. – Номер один‚ даже название не умещается. Какие уж грибы... И не пропустил нож-тесак‚ с которым Нюма собирался ходить на зверя. Был перелет: Всевышний колеблет судьбы человеческие. Была незнакомая страна: в длину пять часов езды‚ в ширину час. Страна‚ которую не приметишь на картах рядом с громадой прежнего места жительства. – В том краю, откуда я приехал, отправлялись в эвакуацию за тысячи миль. Здесь до Ташкента два с половиной километра. В декабре-январе‚ после обильных дождей‚ «эти русские» собирают грибы по окрестным лесам‚ карабкаясь по склонам гор‚ обдирая в кровь руки с ногами. В декабре-январе вылезают из земли маслята – напоминанием о могучих белых красавцах‚ о бравых подосиновиках‚ что вставали по росе в нахлобученных колпаках‚ о нежных подберезовиках‚ обреченных на скорое пожрание червями‚ участью своей подтверждая беспокойство бабушки Хаи: «Не будь сладким‚ Нюмеле, не то проглотят...» После хорошего дождя маслята прорастают во множестве; их солят и маринуют‚ потребляя на закуску‚ – чего же не хватает Нюме Трахтенбергу? Нюме не хватает реки‚ обилия полноводных струй‚ однако ему разъясняют: «Реки нет намеренно‚ чтобы не сказал в сердце своем: схожу в Иерусалим‚ окунусь в текучие воды‚ поклонюсь заодно святым местам». Нюма уточняет: «Чтобы взойти в город с единой целью?» – «Совершенно верно. С какой целью взошел ты‚ Биньямин?» Монастырь с тяжелыми крепостными стенами. Узловатые масличные деревья на вскопанной рыжеватой земле. Минарет с изумрудным – в ночи – браслетом‚ пробуждая неутолимым призывом. Пошумливает шоссе ленивым морским прибоем, пальма отмахивает вознесенными листьями в неспешном шуршании, петух подает сигналы из арабской деревни, нездешние волны рассылают по округе: «Валенки‚ валенки‚ да не подшиты стареньки...» Всё-то они врут, карты и атласы. Всё-то они врут. Вот Нюма проехал по земле‚ вот он прошел по горам с впадины на косогор‚ обходя валуны с проклюнувшимися на них цикламенами‚ посидел в тени у капельного источника‚ попил водицы‚ скопившейся в выемке‚ размял в ладонях плод хлебного дерева‚ углядел орла в вышине‚ ящерку на камне‚ послушал весомую тишину‚ что наполняет просторы его пребывания‚ и явилось ему понимание‚ одним из первых: бесполезны пространства‚ которые не охватить. Человеку нужны расстояния‚ которые можно обойти пешком. Которые хочется обойти пешком. Неисчислимость – наша утеха… …обладание бесконечным. По окончании исчислимого подстерегает скука. – Что вас огорчает? – Проклятие привыкания. Это меня не огорчает. Это убивает. Где прежний холодок‚ озноб с восторгом? Город вокруг – заложником у Неба. Странники стекаются на его призыв от Иерихона‚ Шхема‚ Хеврона, посланцами встревоженного разума. Облаченные в белые одежды‚ с арфами в руках‚ они бродят по городу и бредят посреди улиц, утешители‚ обличители и наставники‚ призванные во спасение на великую службу‚ – голоса свыше нашептывают им послания‚ которые следует огласить. Каждый десятый Машиах бен Йосеф. Каждый двадцатый – Машиах бен Давид. Даже ослы в округе примеривают въезд с Масличной горы‚ переступая через пальмовые ветви. Белые‚ конечно‚ ослы‚ не всякие. Тем обиднее привыкание. Тем оно обиднее. Гудит сирена к наступлению заключительного дня недели. «Шабат шалом», – приветствуют субботние евреи, меховой штраймл на голове, атласная капота на плечах, черные чулки на ногах; из каких веков явились они, живущие вне времени и пространства? «Шабат шалом», – ответить негромко, затерявшись в обуженных просторах пребывания. Порой Нюму призывают в армию, облачают в непомерные штаны‚ дают в руки «Узи»‚ и он стоит в оцеплении‚ охраняет ворота на базу‚ раскладывает еду на столах и моет посуду – кухонный мужик Нюма Трахтенберг‚ который тянет солдатскую лямку. Ночью‚ в горах‚ автомат тяжелит плечо. Ржавая луна всплывает из-за укрытия‚ пугающе великолепная. Трубят ишаки от бедуинских шатров. Шакалы пробегают с ленцой. Нюма служит старательно, с охотой, в свободные часы лежит в душной палатке, ноги просыхают на ветерке от тесноты башмаков. На соседнем матраце непробудно спит Зяма-солдат, умаявшись на армейской службе, которого Нюма изводит вопросами: «Способны ли мы отличить наказание от награды?» Зяма бурчит в дреме: «Малый, затихни…» Нюма не затихает: «Не то гостем пройдем по земле‚ захожим гостем», и озлобившийся сосед, измученный работой чужого ума, вопит: «Мужик! Сбегал бы ты в атаку! Чтоб на раз кончили…» Нюма на него не обижается, незлобив и податлив в окружении крохотных приятностей. Однажды он попал на стариковский сбор, где бурлил и подскакивал крышкой на закипающем чайнике шумный активист‚ который провел прежнее существование посреди отчетов-заседаний‚ прений-одобрений‚ накопленных поколениями буйных бездельников. «Экологически чистая душа идиота»‚ – определил бы Боря Кугель. «Гройсе гурништ»‚ – определила бы бабушка Хая‚ что в переводе с полузабытого могло бы означать «большое ничтожество»‚ однако «большое» к нему неприменимо‚ «большое» предполагает удаль‚ широту‚ размах; точнее ему подходит – неуёмное. |