Книга Оцепенение, страница 29 – Камилла Гребе

– Бьянке, своей девушке. Я проверяю все номера, на которые он звонил. Но уже ясно, что большинство звонков были маме Тууле, Бьянке и приятелям, с которыми мы уже связывались. Пару номеров отследить не удалось, поскольку они привязаны к анонимным сим-картам.

– А что с банковской картой?

– В последний раз использовалась на бензозаправке в Юрдбру. Покупка на сумму…

Малин делает паузу и ищет цифры в бумаге перед собой.

– Сорок три кроны.

– Хот-дог? – пробую угадать.

– Снюс, – демонстрирует свою коробочку жевательного табака Дайте.

– Именно так, – подтверждает Малин. – Я уточнила. И вообще никаких значительных или подозрительных покупок и транзакций по карте в феврале и марте. Обычная банковская история. По крайней мере, на поверхности.

– А что с кругом друзей?

Малин кивает и потягивается, чуть ли не опираясь животом в стол.

– Я говорила с тремя близкими друзьями и двоюродным братом. Они подтверждают рассказ девушки. Ахонену никто не угрожал. Только один был в курсе, что Ахонен брал деньги в долг, но он не знает, у кого. Сказал только, что друг сильно переживал из-за того, что не мог вернуть долг, и пытался одолжить у кого-нибудь еще, чтобы решить проблему.

– О какой сумме шла речь?

– Пара сотен тысяч, – отвечает Малин. – Это все, что он сказал.

– Людей убивали и за меньшие суммы, – сухо констатирует Дайте.

Он смотрит на доску, к которой мы прикрепили фото из базы данных полиции Ахонен, сделанное, когда ему было семнадцать.

На снимке вид у него испуганный, словно он уже тогда знал, какая печальная судьба его ждет.

Рядом с фото другие снимки – разбухшего тела в покрывале, перемотанном цепью, и карта местности, где крестиком помечено место ужасной находки.

– Поступали ли крупные суммы на счет? – спрашиваю я.

– Ты про долг? – уточняет Малин. – Я проверила историю за последний год и не нашла ничего подозрительного. Наверно, долг был наличными.

– Возможно. Кто-нибудь из опрошенных высказывал предположения о том, что случилось с их приятелем?

Малин качает головой.

– Только у одного из них были соображения, у того, что знал о долге. Он думает, что Ахонена убили из-за того, что он не вернул долг. Если, конечно, речь идет об убийстве, это еще надо установить.

– Эти судмедэксперты… – фыркает Дайте. – Готов поспорить, она считает себя выше того, чтобы предположить причину смерти.

Малин продолжает как ни в чем не бывало:

– Еще он сказал, что у Ахонена были разногласия с сомалийскими ребятами, но он сомневается, что они могли пойти на убийство. По его мнению, им лет пятнадцать. Но я попросила коллег из отдела по работе с несовершеннолетними преступниками проверить эту информацию.

– Молодец! А частички кожи под ногтями Ахонена? Результаты экспертизы что-то дали?

Малин вздыхает:

– Нет. Будет чудом, если им удастся выделить ДНК. Я говорила с нашим администратором, женщиной, которая координирует все тесты, и она меня обнадежила. По ее словам, несмотря на то, что тело долго было в море, оно, судя по всему, находилось на большой глубине, где вода холоднее и беднее кислородом. Благодаря газообразованию тело всплыло на поверхность, его прибило волнами к берегу, и вскоре обнаружили, что дает шанс на успех.

Я обдумываю слова Малин. Мое внимание привлекают булочки с корицей на столе.

Думаю о булочках, которые я уже съел, и решаю воздержаться. Энтузиазм Афсанех вернул мне аппетит, но я не хочу снова набрать десять кило, сброшенные за последние месяцы.

– А что с другой жертвой?

Малин поворачивается ко мне:

– Личность не установлена. Я говорила с судмедэкспертом. Это парень лет шестнадцати-восемнадцати. Труп находился в воде около двух недель. Тело нашли четырнадцатого июня, значит, в море его бросили примерно в конце мая – начале июня. Причина смерти неизвестна, но травмы напоминают повреждения на теле Ахонена. Переломы и ушибы левой стороны тела.

– Травмы высокой степени тяжести? – уточняет Дайте.

– Именно.

Малин собирает свои длинные темные волосы в пучок на затылке. И даже если травмы нанесены посмертно, эти два дела явно связаны. Криминалисты отметили, что, скорее всего, цепь одна и та же. Труп был завернут в самую обычную простыню – такие продаются в «Икее» и есть почти в каждом доме, что усложняет им задачу.

– А ты просмотрела списки пропавших?

– Работаю над этим. Пара-тройка кандидатов есть. Сообщу после обеда.

Малин заглядывает в записи убедиться, что она ничего не забыла.

– А вот кое-что еще. У жертвы номер два был гвоздь в правой пятке.

– Гвоздь? – оживляется Дайте. – Какой гвоздь?

– Самый обычный. Два дюйма с четвертью или пятьдесят шесть миллиметров.

– Он наступил на гвоздь? – с неприкрытым интересом спрашивает Дайте.

– Нет, – отвечает Малин. – Он был слишком глубоко в пятке. Скорее всего, кто-то выстрелил ему в ногу… или вбил гвоздь молотком.

После небольшой заминки она продолжает:

– И это не было post mortem. Кто-то мучил его, пока он был жив.

– Какая гадость, – морщится Дайте. – Мерзость.

Я прибываю в больницу одновременно с Афсанех.

Вижу ее уже издалека. Она подходит ко входу в красном летнем платье. Ветер играет длинными распущенными волосами.

Обнимая ее, я чувствую слабый запах табачного дыма и ее любимых духов, которые я купил в моем любимом магазине «Ле Бон Марше» в Париже на прошлое Рождество.

– Привет, – говорит жена и целует меня в губы.

– Привет, – отвечаю я и сжимаю ее в объятиях.

И мы идем рука об руку в детское отделение интенсивной терапии.

Я ненавижу больницы с тех пор, как умер Арон. Но когда твой собственный ребенок лежит в больнице после падения с третьего этажа, ездить туда ты обязан. От этого не убежишь.

Да и работа в полиции подразумевает визиты в больницу для встречи с жертвами преступлений и родственниками.

Я провел в больнице гораздо больше времени, чем среднестатистический гражданин, но так и не избавился от этой фобии.

Стоит мне войти, как пульс учащается, становится трудно дышать. Я вспоминаю брата.

Но сегодня смех Афсанех и солнечный свет, заливающий коридор, не дают мне думать об Ароне.

В палате Нади все по-прежнему, несмотря на то, что происходящее здесь навсегда изменит нашу жизнь.

Только неизвестно в какую сторону.

Я смотрю на свою дочь на больничной койке. Она кажется такой маленькой и беспомощной среди всех этих трубок и мониторов. Датчик кислорода, как обычно, на указательном пальчике, на ногтях все еще виднеется полустертый розовый лак.