Онлайн книга «Лиса в курятнике»
|
Знала тропы там, в Озерном крае. И вела по ним… выводила… его выводила, а прочих заводила. Хитрая… — Ты был совсем еще мальчишкой, — вздохнула она, усаживаясь рядом. Поинтересовалась с любопытством: — Сильно болит? — Изрядно. — С галлюцинациями притворяться нет нужды, они свои, проверенные. И потому Стрежницкий лишь вздохнул. — Мне тоже больно было, когда ты меня вешал… — А когда ты моих людей на убой послала? — Не тебя же… — И меня бы послала. Просто… чего ждала? Когда я до Вышняты дойду? — Значит, все-таки с ним встретиться должен был? — нисколько не удивилась галлюцинация. От нее пахло ромашками и лесом, болотом — самую малость. А еще сеном, конским потом и костром. Землею сырой, которая проминалась под конскими копытами и ямины хранила долго, бережливо. — Честно говоря, не надеялись, знали, что ты с городскими связь держишь. Вот нужно было понять с кем… — И повесить? — А как иначе. Война ведь… — Война. Была, — согласился Стрежницкий, всецело осознавая, насколько это нелепо — разговаривать с мертвою невестой. — Осталась, — покачала головой та. — Быть того… — Глупенький. Некоторые войны не прекращаются… — Почему ты… ты ведь сама была… — Кем? — тихо спросила Марена, проведя пальчиками по шее, которую охватывала веревка. — Наивною девочкой, которая хотела переменить мир? Сделать его лучше? — Убив тех, кто против перемен? — А хоть бы и так… они ведь тоже не задумались, стоит ли убивать меня… знаешь, мой дом ведь не крестьяне сожгли, а Таровицкий со своими людьми. Их после простили, взяли и простили. И наплевал ваш император на то, сколько они крови пролили… в нашем доме добре гуляли, несколько дней… мне повезло, меня укрыли… я аккурат в отъезде была… Она была. Дышала. И Стрежницкий ощущал тепло ее тела, хотя понимал — оно тоже обманчиво. Это все рана в голове, которая горела и дергала, и тянуло палец в нее сунуть, почесать… — А вернулась и увидела… даже похоронить не дали по-человечески. — И такой лютой ненавистью пахнуло от слов ее, что Стрежницкий про боль свою позабыл. — Они долго там стояли… слуги царя-батюшки, верные его опричники… — Не все… — Быть может… так и я не всех трогала. Я сперва лишь отомстить хотела… мне помогли. Научили. Сделали сильной… знаешь, я ведь не нашла тех самых… старика ублюдочного, который огнем… зато отыскала других. — Меня? — Тебя… Шорох… твоим именем детей пугали, а ты… ты оказался таким обыкновенным… — Извини. — Ничего… погоди, скоро болеть перестанет. После смерти боли нет. — Я не умру… — Умрешь, — сказала Марена, подавая руку. — Все когда-нибудь да умирают… пришел твой черед. Знаешь, единственное, о чем я жалею, так это о том, что сразу тебя не пристрелила… — Поздно. — Стрежницкий понял, что у него нет больше злости. Ни на нее. Ни на себя. Ни… на мир этот поганый, в котором и влюбиться толком не выходит. Он закрыл глаза, оба — к счастью, веки не пострадали, — а когда открыл, то увидел, что сидит вовсе не в комнате. Как он выбрался в коридор? Стрежницкий не помнил. Он потрогал голову, которая все еще болела, но как-то слабо, приглушенно. И зуб дергало, и во рту был пренеприятный сладкий привкус. Он поднял руку, за которую зацепилась атласная ленточка. Та вилась-вилась и… уходила к тонкой девичьей шейке. Знакомое лицо. Быть того не может… не может того быть… Ленточка — не веревка, но шейку обвивала крепко, а мертвая девица улыбалась этак с ехидцей, будто и вправду ожить собиралась. — Убили! — закричал кто-то над головой, вызывая новый всплеск боли. — Мамочки родные, убили! Стрежницкий зажал уши ладонями. Чтоб тебя… а ведь целитель предупреждал: следует оставаться в постели. Для здоровья оно полезнее… Крик Лизавета услышала и вместо того, чтобы, как подобает девице приличной, запереться в собственных покоях и смиренно дожидаться спасения, подпрыгнула. Проверила, на месте ли ножик. И бросилась вперед. Благо долго бежать не пришлось: поворот — и вот уже она едва не падает, споткнувшись о мертвую девицу… вернее, падает. И аккурат на девицу. Не девицу. И не мертвую. Правда, Лизавета это поняла далеко не сразу и сперва даже рот раскрыла, чтобы заорать, а после закрыла со всею поспешностью. Она поерзала, пытаясь встать, но тело лежало поперек коридора, а Лизавета — поперек тела. И поза была преглупейшая. В уголочке же, сжавшись в комок, сидел жених ее названый и пялился на Лизавету единственным глазом, только навряд ли видел. Уж больно глаз этот затуманенным был. На месте второго зияла черная неприглядного вида дыра, от которой расползались рубцы. — Убили… — продолжала голосить баба в темной форме дворцовой прислуги. — Заткнись, — велела Лизавета, прикидывая, как оно будет половчей: переползти через болвана или же на него опереться… как бы не провалился. Лицо-то явно из воска леплено и со всею старательностью, а вот тело, может, деревянное, а может, соломенное, тогда опираться на него никак не можно. — Ой, мамочки… Лизавету дернули и, приподнявши, поставили на ноги. Юбку поправили, платочек протянули. — Благодарю, — сказала она князю Навойскому и почувствовала, как предательски пунцовеют щеки. Лизавета ущипнула себя за руку: в конце концов, тут дело серьезное, а она того и гляди влюбится. А влюбляться в малоподходящих личностей — это как раз таки несерьезно. — Не за что. С вами все в порядке? — вежливо поинтересовался князь, но руку Лизаветину не выпустил, хотя в обморок она падать не собиралась и вообще смела надеяться, что вела себя предостойнейше. С другой стороны… Руки у него теплые. И крепкие. И… — И что тут произошло? — поинтересовался князь пресветским тоном. — Убили, — не слишком уверенно ответила женщина, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся молоденькой и несчастной. — Я иду, а туточки она… — Это болван, — сочла нужным уточнить Лизавета. — С восковым лицом… Жених вздрогнул. И попытался встать. — Сиди уже, герой… — рявкнул князь, и на пол плюхнулась та самая девица, которая стиснула в кулачках передник, должно быть, дабы не разрыдаться. Ее плечики мелко подрагивали, а в широко распахнутых очах стояли слезы. Еще немного, и с нею истерика приключится. |