Книга Тайны моей сестры, страница 8 – Нуала Эллвуд

– Все хорошо, – утешаю ее я. – Я понимаю. Я была в Фаллудже по работе, а для вас этот город был домом. Представляю, как вам тяжело.

– Ирак мне больше не дом, – тихо говорит она. – Мой дом теперь здесь.

Она улыбается, но глаза у нее до сих пор грустные. Я столько всего хочу спросить, но знаю, что сейчас не время.

– Ирак всегда будет вашим домом, – говорю я. – Он часть вас. Как Херн Бэй – часть меня, хоть я и не живу здесь уже много лет.

Она кивает.

– Иногда Фаллуджа мне снится, – говорит она. – Какой она была в моей юности; я просыпаюсь в надежде туда вернуться, но знаю, что теперь все по-другому.

Я уже собираюсь рассказать ей о моей недавней статье об этом городе, когда вдруг раздается оглушительный грохот.

– Что это за звук?

Я смотрю на женщину. Улыбка на ее лице поблекла, руки дрожат.

– Мне пора, – выпаливает она.

– Все в порядке? Может, вам помочь?

– Нет, спасибо, все хорошо, – дрожащим голосом отвечает она. – Мне пора.

Она натягивает платок так, что он почти скрывает ее лицо, и трусцой бежит к дому. Несколько мгновений я смотрю на место, где она только что стояла, и думаю, что заставило ее так себя повести. Уже собираясь возвращаться, я вижу, как мама читает, сидя в потертом кресле, когда в замке поворачивается ключ, входит отец, и счастье на ее лице сменяется ужасом; я думаю о молодой женщине из соседнего дома, о страхе в ее глазах, и по телу пробегают мурашки.

5

Полицейский участок Херн Бэй

13 часов под арестом

– Как долго вы принимаете снотворное, Кейт?

Я стою у крошечного квадратного окна и кончиком пальца рисую на стекле круги. За спиной я слышу дыхание Шоу. Ей не нравится, что я встала со стула, вырвалась из-под ее взгляда.

– Вид тут у вас так себе, – замечаю я, глядя на узкую полоску парковки. – Весь этот серый асфальт – выглядит угнетающе.

– Кейт, отвечайте, пожалуйста, на вопрос.

Хотя ее голос звучит все так же спокойно, я чувствую, что она начинает терять терпение.

– Извините, – говорю я, поворачиваясь. – Можете повторить вопрос?

– Я спросила, как долго вы принимаете снотворное.

– Пятнадцать лет, – отвечаю я, слишком вымотанная, чтобы лгать.

Глаза Шоу самую малость расширяются. Я научилась подмечать такие мелочи.

– Приличный срок.

– Послушайте, доктор Шоу, – медленно говорю я, словно обращаясь к маленькому ребенку. – Вы когда-нибудь пробовали заснуть во время минометного обстрела?

Она мотает головой и что-то записывает в блокнот. Я улыбаюсь, представляя, как, написанные ее аккуратным почерком, на странице кружатся слова: снотворное, минометные обстрелы… диагноз.

– И дело не только в бомбежках, – продолжаю я. – Тут и смена часовых поясов, и сжатые сроки. Бывает, я не сплю по сорок восемь часов, а когда пытаюсь, наконец, уснуть, мозг просто не может остановиться. Мы все принимаем снотворное, доктор Шоу. Это такая же часть работы, как бронежилет или хороший переводчик. Это нормально.

– А как же другие лекарства?

Она кладет ручку на стол и смотрит на меня в упор. Я отворачиваюсь к окошку и наблюдаю, как грузный полицейский пытается залезть в машину.

– Я не принимаю никаких других лекарств.

Она прочищает горло.

– Разве вам не прописывали ничего от галлюцинаций? Например, нейролептики?

Повернувшись, я вижу в ее руках фирменный бланк.

– Что это? – в ужасе спрашиваю я.

– Нейролептики? – спрашивает она, поднимая голову. – Это такие препараты, которые назначают при различных заболеваниях. В основном при шизофрении, но также при биполярном расстройстве, депрессии…

– Я знаю, что такое нейролептики, – говорю я, возвращаясь на стул. – Что это за бумага у вас в руке? Откуда вы ее взяли?

Шоу прячет документ обратно в синий файл и скрещивает руки на груди.

– Кейт. Спрашиваю еще раз, – настойчиво говорит она. – Вы принимаете какие-нибудь лекарства, кроме снотворного?

Я смотрю на нее, пытаюсь расшифровать выражение ее лица. Хочет ли она, как и я, чтобы все это быстрее закончилось? Хочет ли прийти домой вовремя, попить чаю с мужем и детьми, расслабиться и посмотреть телик? Конечно, хочет. Я решаю говорить начистоту. Я готова на все, лишь бы скорее вырваться отсюда.

– Мне выписали кое-какие лекарства несколько месяцев назад, – говорю я. – Но, похоже, вам это и так известно.

– Ясно, – отвечает Шоу. – И вы до сих пор их принимаете?

– Да, – лгу я.

– Помогает?

Я вздрагиваю, вспоминая падение, привкус крови во рту и ощущение, что мозг вот-вот взорвется. Вижу изможденное лицо врача «неотложки», который протянул мне пачку таблеток, словно это леденцы, и восстанавливаю в памяти странное чувство невесомости, накрывшее меня, когда я лежала в кровати и ждала, пока таблетки подействуют. Побочные действия тех лекарств были хуже любых галлюцинаций, любых кошмаров. Я потеряла способность ясно мыслить, с трудом могла составить предложение, не говоря уже о том, чтобы написать отчет или провести интервью. За какие-то пару недель я превратилась чуть ли не в овощ. Мне хотелось только спать, есть и ни о чем не думать. В итоге я смыла оставшиеся таблетки в унитаз. Голоса вернулись на следующий же день, но после нескольких недель тишины я была им даже рада.

– О да, помогает, – говорю я Шоу.

– А галлюцинации? Когда вы начали принимать таблетки, они прошли?

– Да, – отвечаю я. – Полностью. Хотя таблетки я принимала в первую очередь для борьбы с тревожностью.

В этот самый момент, словно издеваясь, старуха решает заорать, и я резко дергаюсь на стуле. И тишина. Заметила ли Шоу? Она смотрит на меня с отсутствующим выражением лица и задает следующий вопрос:

– Можете ли вы сказать, что ваша работа усиливает тревожность?

– Безусловно, – отвечаю я. – Я же не робот. Если бы все происходящее оставляло меня безучастной, я не могла бы как следует делать свою работу. Покажи, что у тебя есть чувства, что ты человек…

Шоу кивает. Я смотрю ей в глаза в попытках прочесть ее выражение лица, но безуспешно.

– Так, – продолжает она, снова заглядывая в свои записи. – Сколько раз вы ездили в Сирию и обратно за последние два года?

– О боже, не знаю, – отвечаю я. – Раз восемь-девять.

– Восемь-девять, – повторяет она. – И каждый раз видели нечто ужасающее, так?

– Да, – отвечаю я. – Но то же самое видели все остальные журналисты, гуманитарные работники и местные жители. Мой опыт не уникален.