Онлайн книга «День всех пропавших»
|
Мерседес, качая головой и бормоча под нос ругательства на испанском – слишком быстро, чтобы расслышать их, – выходит из двери и упирает кулаки в бедра, оглядывая помещение. Не считая тех, кому, собственно, положено работать в эти выходные, воскресные утра пользуются популярностью среди адептов Церкви Бумажной Работы. – Никто из вас, случайно, не кормил Стерлинг прошлым вечером? В разгар хихиканья только что вошедшая Уоттс тычет пальцем в сторону Мерседес: – Рамирес, я же говорила тебе: если заводишь питомца, приходится самой кормить его и выгуливать. – Я охотно прогуляюсь с ней! Тут же со стороны по меньшей мере десяти столов доносятся определенно женские голоса: «Заткнись, Андерсон». Мерседес, по-прежнему хмурясь, возвращается в конференц-зал. – Ты сказала, что пойдешь домой, как только закончишь составлять список. – Я так и сделала. – Пошла домой? – Нет, имею в виду – сказала тебе это. – Элиза, тебе нужен сторож. – Я думала, это обязанность Эддисона, – с ухмылкой замечает Касс. – Вот дерьмо, – издаю я стон. – Пожалуйста, не говорите ему. – Почему же не говорить? – Вик учил его, как делать Разочарованный Взгляд. Я не вынесу два таких взгляда в течение суток. И я сказала ему, что скоро пойду с работы домой. Самодовольный вид Мерседес не сулит ничего хорошего. – Мерседес… – Предлагаю сделку. – У тебя отстойные сделки. – Если я не расскажу Вику и Эддисону, то расскажу Марлен и Дженни. Матери и жене Вика. Это может быть… еще хуже. – Не согласна. – Тогда расскажу Вику и Эддисону. – Расскажешь нам что? – О не-е-ет, – хнычу я. Мерседес с Касс хихикают. Вик стоит в дверях в мятых джинсах и выцветшей тенниске – единственное отличие от его невоскресного облика. Обветренное лицо доброе и суровое одновременно. За его плечом маячит Брэн. При виде меня он хмурится и, протискиваясь внутрь мимо Вика, спрашивает: – Это вчерашняя одежда? – Это сегодняшняя одежда. – Потому что сегодня все еще вчера, – услужливо добавляет Мерседес. Она вне зоны досягаемости моего пинка. – Элиза… Трудно сказать, от кого исходит вздох – Эддисона или Брэна. Когда мы определяли границы между рабочими и личными отношениями, то решили, что нахождение на службе автоматически означает Эддисона и Стерлинг, а не Брэна и Элизу. Однако со временем границы начали размываться: вместо «находиться» – «активно работать». А потом стали размываться еще сильнее. Как и границы между командой и семьей, от которых коллеги избавились задолго до моего прихода. – Когда ты ела в последний раз? – спрашивает Вик. – О, это я помню. Он скрещивает руки на груди с невозмутимым видом, затем слегка морщится, и руки перемещаются чуть ниже. Шрам Вика наверняка натягивается сильнее обычного – признак сильной усталости. Однако сейчас я не собираюсь указывать на это, потому что замечание вернется бумерангом с удвоенной силой. – Мы ужинали после ухода Галы. Часов в семь-восемь. – А потом ты что-нибудь ела? Пила? Подкатываюсь к мусорной корзине и заглядываю туда. Вот только я, по-видимому, не заметила визита уборщицы, так что понятия не имею, были там остатки еды или нет. А судя по требующей внимания головной боли, вероятно, не пила ничего или совсем мало. Начинаю понимать, почему Шира настаивала на том, чтобы оставаться моей соседкой по комнате во время всей учебы в колледже, хотя благодаря стипендиям мы могли жить отдельно. Возможно, я выжила только благодаря ей. Очевидно, отсутствие ответа – неубедительный ответ, потому что все четверо сердито смотрят на меня. – Извините! – кричу я. – Ну вперед, судите меня за то, что чуть-чуть увлекаюсь работой! – Это не называется чуть-чуть увлекаться, – замечает Касс. – Lehi lehizdayen [35]. – E vaffanculo anche tu [36], – парирует она весело. Мерседес с Брэном закатывают глаза. Как будто полжизни мы не слушали их перепалки на испанском. Как будто Прия, решительно отказывающаяся учить этот язык только для того, чтобы дразнить их, не отвечает по-французски, когда они болтают при ней на испанском. – Ma решила приготовить вам всем завтрак, – говорит Вик с обманчивой мягкостью в голосе, – но я не вполне уверен, заслуживаешь ли ты его, если не можешь нормально о себе позаботиться. – Ты не даешь мне еды в наказание за то, что я не ела? Он моргает, затем хихикает и качает головой: – Ну если так трактовать… Затем осторожно берет лежащий на его коленях коричневый бумажный пакет с продуктами и кладет на стол. Марлен Хановериан бóльшую часть жизни владела собственной пекарней, пока не продала ее одной из дочерей и не ушла в отставку. Затем, чертовски заскучав и не сумев отучить себя просыпаться в четыре утра, снова начала печь, а выпечку отдавать сыну и внучкам. Марлен делает это потрясающе. После серии микроинсультов за последние два года ей волей-неволей пришлось сбавить темпы и сесть в инвалидную коляску, но она счастлива, когда готовит. Помимо завернутых в фольгу мягких, еще теплых, из духовки, круассанов с маслом, есть пластиковые тарелки, наполненные смесью из омлета, бекона, сосисок, грибов и крошечных кусочков запеченных помидоров. Тянусь к своей тарелке, но ее перехватывает Брэн – в такие моменты он на сто процентов Брэн, неважно, на службе или нет, – чтобы забрать мои помидоры и переложить мне ненавистные ему грибы. Раньше он забирал еду, которая мне не по вкусу. А если мне нравится весь завтрак, Брэн возьмет то, за что его с наименьшей вероятностью пырнут вилкой. Попытка забрать мой бекон определенно закончится именно так. Уже заканчивалась. Ничего себе, мне определенно надо поесть. – Так во сколько вы, собственно, вернулись? – спрашиваю я с набитым омлетом ртом. – Около десяти тридцати. Просто поехали прямо в Манассас. – Касс все это время пришлось обходиться без сумки? Касс кивает: она занята попыткой запихнуть в рот несколько сосисок сразу. – Есть какие-то новости? – Из поисковой группы уже начали выводить полицейских, – говорит Мерседес. – Понимаю, есть и другие преступления, но трудно объяснить это перепуганным родителям. |